Беременность у Дарины протекала спокойно, доставала только назойливая опека врачей. Тому виной был ревматический порок сердца, который, хоть не беспокоил, но в медицинской карточке был отмечен несколькими восклицательными знаками и красной полосой на корешке обложки. Подстёгнутые таким предупреждением, медики стремились как можно раньше уложить будущую мамашу в стационар, обеспечив ей – и себе – отсутствие проблем при родах. Но Дарина со свойственной ей тягой к душевному и бытовому комфорту от пребывания в больнице уклонилась самым примитивным образом – уехала вместе с Сандро на дачу в Борки.

Начиналась бледно-зелёная весна, земля наливалась проснувшимися ростками молодой травы, обещая в скором времени выгнать всё это изобилие наружу, поближе к животворящему солнцу. Опьянённая запахами лиственной прели, нагретой коры вековых дубов, Дарина наливалась выпирающей радостью, готовой вот-вот исторгнуться наружу, в огромный мир. Наверно, впервые в жизни Дарина почувствовала, что является частью природы, что подчинена тем же законам, той же гармонии. Что плод её любви, вполне осязаемый под мышцами и кожей упругого живота – как и любой растительный плод – созревает и появляется в результате таких же процессов. И та сентябрьская ночь в дощатом домике ведомственной дачи на берегу залива – после долгой прогулки по дюнам, вечерней прохлады у воды, подпольного костерка с шашлычком и бутылкой Киндзмараули – эта ночь, проведённая на жестковатой кровати с инвентарным номером, была лишь началом в сложной и рискованной цепи невидимых глазу превращений.

В любой момент что-то могло сорваться или пойти не так – и ничего бы не произошло. Никто бы не появился на свет, не кричал бы призывно, двигая беззащитным ртом в поисках соска, не сделал бы первого шага, больно стукнувшись об угол тумбочки, не перебежал бы улицу на красный свет с портфелем за спиной, не сказал бы, уходя в ночь: «Мама, не беспокойся, со мной всё будет в порядке».

Ночные заморозки уничтожают только что опылённые цветки, порывы ветра сбивают «лишние» завязи к ногам усталой яблони, личинки выедают сердцевину плода, а ещё парша, ржавчина – да мало ли бед и испытаний! Только немногие доходят до конца своей жизни такими, как их задумала природа: наливными, с красным боком, крепко сидящими на черенках до самых морозов. Бо́льшая часть валится, не успев созреть, засыхая преждевременной мумией или насквозь пропитываясь гниением. И ничего уже не поделать!

Это озарение вошло в Дарину естественным образом и, как любая залетевшая с воли мысль, легло в предназначенную ячейку – души, мозга? – чтобы тут же начать работать: защищать, приспосабливать, улучшать. И сразу возникло два решения. Первое, что в дородовое отделение лечь всё же придётся, хотя бы за две недели до события. Второе, что Сандро надо отселить на диван, чтобы исключить поползновения. Она и так уже чувствовала дискомфорт, а иногда и боль, когда он, всячески избегая прямого давления на выпирающий живот, подбирался сбоку, поначалу с осторожностью, а потом уже, теряя контроль, ударял малыша с силой – как казалось Дарине – прямо в лицо…

Точно по рассчитанному плану в середине июня родился мальчик. К тому времени осталась позади и практически забылась вся дородовая тягомотина: тупое валяние на койке, дыхательные и прочие гимнастики. Мальчик оказался слишком крупный, что грозило кесаревым. Но обошлось. В нужный момент акушерка сделала быстрый короткий надрез, пару раз прикрикнула на Дарину, потом вместе с мальчишкой-практикантом они навалились, держа с двух концов полотенце, и этим вафельным жгутом потихоньку выдворили дитя из утробы.