– Рад бы, да вот не могу, – отвечаю принявшему истинный человеческий облик водопроводчику. – Скоро моя жена с работы придёт, а у неё нюх, как у собаки: только в подъезд зайдёт, сразу почувствует, что я с кем-то выпивал, и тут же в вашу контору позвонит. Такого наговорит, что вас сразу с работы турнут. Вам это надо?

– Да что вы? Этого мне только не хватало! – испуганно отреагировал он, закрывая чемоданчик. – Спасибо, что предупредили. Моё почтение Сорокину.

Он ушёл, а я за ним поплотнее закрыл дверь и защёлкнул задвижку, чтобы уже полностью быть уверенным в том, что больше никто не сможет помешать мне в моём творческом порыве продолжить свой рассказ. Кроме всего прочего, я был рад, что Катя не присутствовала при нашем разговоре, а то бы исповедь водопроводчика-филолога определённо вдохновила её на определённые радикальные действия по отношению ко мне.

«Окно было распахнуто настежь. Утренний свежий ветер раздувал оконные занавески, временами открывая вид на улицу Гастелло и только-только покрывшуюся молодой листвой тополиную ветку. Среди клейкой ярко-зелёной листвы, по-весеннему радостно и громко чирикая, сновали воробьи. Я давно проснулся и лежал на кровати с открытыми глазами, наслаждаясь весенним майским утром. Катя ещё спала и чему-то улыбалась во сне. Интересно, что ей снится? Может быть, богатая вилла на берегу океана, а она сидит в шезлонге в тени пальм и, любуясь пенящимися изумрудными волнами, набегающими на белый песок пляжа, в своё удовольствие попивает экзотический коктейль, закусывая его не менее экзотическими фруктами. Рядом суетятся слуги, выполняя все её желания. “Фу, как это скучно и отвратительно, – вдруг подумал я, – а ей это нравится – только о такой жизни она и мечтает. Но это только в мечтах, а на деле, в реальной жизни, я почти уверен, что и она долго не выдержала бы такого растительного существования”. Я невольно взглянул на спящую мечтательницу: её длинны пушистые ресницы подрагивали, и казалось, что она вот-вот проснётся, и исчезнет это весеннее утро, окутанное флёром любовного томления, улетят радостные громогласные воробьи, раздвинутся занавески, и солнце бесцеремонно начнёт хозяйничать в комнате – всё станет обычным, земным, грубым, что ли, и сразу же завертится карусель житейских обыденных дел. Но, видимо, страстная ночь утомила её, и она продолжала спать, несмотря на оглушительное воробьиное чириканье, вой троллейбуса и гудки автомобилей… Внезапно она открыла глаза и повернула ко мне своё заспанное, без всякой косметики и потому такое милое лицо, её серые глаза из полусна смотрели на меня с каким-то странным удивлением, словно воспринимая меня как нечто призрачное, потустороннее, но длилось это всего несколько секунд, затем глаза её постепенно закрылись, и, прижавшись ко мне, положив свою тонкую, почти невесомую руку мне на грудь, она снова ушла в свои грёзы сна…»

«Мама плохо себя чувствует, и пока я поживу у неё», – так мне с утра заявила Катя и уехала «на несколько дней» к своей маме. Оставшись один, я решил навестить своих друзей в Бобровом переулке. На двери в Васину комнату висел амбарный замок, выкрашенный в яркий красный цвет, предупреждавший о том, что хозяина не будет дома весьма продолжительное время. Сорокина, несмотря на воскресный день, я застал за работой: верхняя половина его туловища скрывалась в тёмной шахте лифта.

– Привет, Сорокин! Я смотрю, ты даже по выходным умудряешься работать. Ты, случайно, не забыл, что сегодня воскресенье?

– Здорово, Серёга. Хорошо, что пришёл, – показалось из темноты перепачканное сажей лицо моего друга, – а то давно уже не виделись. Что-то лифт стал барахлить, а завтра кастинг намечается. Сам понимаешь – всё тип-топ должно быть. Вроде бы наладил.