– Удача и к тебе поворачивается лицом.

– В этой дыре я вижу только ее задницу, – отвечаю я и иду к выходу.

– Пеони!

Я оборачиваюсь.

– Так ты им расскажешь? – понизив голос, спрашивает она.

– Как?

– Просто берешь и открываешь рот. Там шевелится нечто под названием язык.

– Не сейчас… Сейчас не могу.

В ее взгляде упрек. Я приближаюсь к столу и обхватываю ладонями спинку стула.

– Что сказать? Что бросила учебу ради карьеры актрисы? Что работаю уборщицей в кафе? Они не поймут… – От этих мыслей на сердце появляется еще одна трещина, поэтому я и не завожу такие разговоры, иначе оно окончательно разлетится вдребезги.

– Ты не будешь есть все время до кастинга? – спрашивает она, немного помолчав.

– Мне это не помешает. – Я сжимаю кожу на щеках, показывая, что не истощена. – К тому же я где-то слышала, что те, кто голодает неделю, чувствуют себя гораздо лучше.

– Лучше кого? Тех, кто голодает две?

– Я же не навсегда отказываюсь от еды.

До первого обморока.

Она качает головой.

– Я обязательно все расскажу родителям, – продолжаю я, – когда что-то подвернется.

– Что подвернется?

– Когда меня возьмут на роль. Тогда у меня будут доводы.

– Но… – Она смущается, опуская глаза, а потом, решившись, смотрит на меня. – А если это никогда не случится?

На этот вопрос четырнадцатилетней девочки у меня нет ответа.

Я поднимаюсь на второй этаж и заглядываю в спальню родителей. Мама сидит за столом и что-то пишет при желтом свете лампы. Прохожу в комнату. Мама пишет, не отвлекаясь, а потом пересчитывает деньги, лежащие перед ней.

Она страховой агент и беспокоится о рисках не только десятков других людей, но и нашей семьи. Ее страсть к деятельности не знает предела: она работает на работе, работает дома, работает, когда здорова и когда больна. Мне кажется, ее мозг не отдыхает даже во сне.

Если сравнить нашу семью с библиотекой, то папа – это книги, прочно стоящие на полках, Энн – смотритель, заботящийся о них, спасая от пыли, а мама – свет, помогающий им встретиться. Какое место в этой стройной системе занимаю я? За двадцать лет мне так и не удалось выяснить.

Смотрю на ее серьезное выражение лица, сложив руки на груди. Мама напоминает дракона из «Хоббита», чахнущего над златом. Она настолько сосредоточенна, что это вызывает невольную усмешку.

– Папа думает, что ты отдыхаешь.

Она заканчивает считать.

– Да, а еще он думает, что у меня нет седых волос. Мужчинам не нужно все знать – для их же блага.

Я мельком заглядываю в ее записи. С каждым разом количество строк в колонке «Расходы» становится больше, а в графе «Доходы» – остается прежним. Одна из главных статей расходов, которая тянет нас на дно, – мое обучение. Вина поглощает меня, становится настолько гнетущей, что немеют пальцы, а во рту появляется привкус крови от того, как сильно я прикусываю щеку.

– Все хорошо? – спрашиваю я, когда мама встает из-за стола.

– Что нам станется? – отвечает она, но, судя по тону, понятно, что станется, и скоро, однако беспокойство скрывается за улыбкой. За двадцать пять лет брака она стала такой же, как у отца: доброй, но усталой.

Мама часто так отвечает, и я знаю, что это значит: до следующей зарплаты Энн ожидает обед из тостов, намазанных самым дешевым джемом, папу – чтение бесплатной газеты, меня – старая одежда, всех нас – полуфабрикаты на ужин, которые больше похожи на подошву вонючих ботинок. Но все же нечто хорошее в этом есть: я села на диету и смогу сэкономить. Разве не здорово?

– Если хочешь, в следующий раз посчитаем вместе, – предлагает она, снимая серьги с жемчугом, которые отец подарил ей в прошлом году на годовщину.