— Тоня, да оставь ты ребенка, — громыхает он, от чего Егорушка все же просыпается и заходится плачем от неожиданного шума. Я пытаюсь его усыпить, укачать, поглаживаю по маленькой головке, покрытой пушком – легкими, как паутинка, волосками, и он послушно поддается этой немудреной ласке, снова начинает засыпать – усталость и температура, помноженные на действие лекарств, делают свое дело.

Женя чертыхается и довольно громко хлопает входной дверью, что заставляет меня поморщиться. Он очень любит, чтобы все было по его правилам, по его разумению, но иногда картина его быта, его жизни кажется мне настолько глупой и смешной, что я не могу ничего с этим поделать. Однако противоречить мужчине – неблагодарное дело…

Он всегда найдет возможность приструнить, наказать, сказать что-то такое, от чего ты снова и снова подумаешь, прежде чем перечить ему…

Другое дело…

Покачиваясь в кресле-качалке, если прикрыть глаза, то можно перенестись в какое-то другое измерение, оказаться в другом мире, другом времени. Например, в том дне, когда мы с Кириллом оказались на первом свидании на теплоходике, который с гулким рычанием небольшого моторчика оповещал всю реку о том, что везет пассажиров…Точно также меня покачивало от эмоций, точно также качало от волн…

— Ну, Малая, ты даешь. Ни разу не была на рыбалке? — смеется он надо мной, заглядывая в глаза. Я вижу, как взгляд Кирилла теплеет, и из темно-карих, почти черных, глаза его становятся цвета сливочного шоколада – моего любимого лакомства всю жизнь.

Тоже смеюсь в ответ и отрицательно качаю головой. Отец у меня – бизнесмен, ему было некогда возиться с дочкой, а мамы…мамы в моей жизни не было никогда. Она умерла от рака, когда я только пошла в детский сад, и все, что я помню о ней – это теплые, большие руки, которые были для меня словно пуховое одеяло и могли спасти от любой беды.

— Нууу… — тянет он, и будто бы задумывается, а на самом деле хитро глядит на меня. — Я мог бы исправить это солидное недоразумение в твоем образовании.

Мне уже не справиться с собой и я хохочу. С первой минуты, как мы оказались рядом, я все время чувствую себя на таком подъеме, будто воздушный шарик, наполненный легким и радостным воздухом. Одним своим присутствием, улыбкой, ухмылкой, звуком голоса Кирилл заставляет мое сердце биться так часто, как в Новый год в преддверии посещения Деда Мороза. Мне кажется, что я вся полна каким-то необъяснимым чувством, которое заставляет меня глупо улыбаться на все его слова.

— Например, — продолжает он и приближается к моему лицу. Для этого парню приходится немного наклониться надо мной, потому что его рост, на мой взгляд, великанский. Особенно сегодня, во время прогулки по теплоходу, куда я не стала надевать каблучки и ограничилась простыми, но изящными балетками. — Например, я могу увезти тебя на рыбалку. В лес, на берег реки…

Голос Кирилла становится проникновенным, низким, и в его тоне вдруг проскальзывают какие-то незнакомые нотки, которые отдаются вибрацией во всем моем теле.

— Мы там будем совсем одни, — сверкает он глазами и буквально шепчет мне, а я ощущаю на своей щеке, почти возле уха, его теплое дыхание, и отчего-то сглатываю, хотя в горле пересыхает от этой двусмысленности. Неловко дергаюсь и маленькая шляпка, присланная какой-то очередной подружкой отца из Милана, чтобы, видимо, задобрить возможную будущую падчерицу, неловко съезжает по волосам набок.

— Будем одни, — продолжает этот змей-искуситель, и мои руки от его проникновенного шепота покрываются гусиной кожей, а на загривке встают дыбом волоски. — Только ты, я…река…звезды над головой…