— Предпочитаю начинать с градуса повыше, но за рулём не пью! — бросаю ему и бреду в коридор.

Наверное, я поступаю как самая настоящая свинья, но я не ожидал, что она будет тут. Я не рассчитывал на такую встречу, и мне нужно просто восстановиться.

Прохожу мимо детской комнаты и краем глаза замечаю, как Малая улыбается пацану, лежащему в кроватке, поглаживает ему и поёт ему песню. Она смотрит на меня несколько секунд, замолкает, и наши взгляды больше напоминают обнажённые скрещенные мечи. Мы убиваем друг друга без оружия. Снова. И я в который раз обещаю себе, что больше никогда не оголю перед ней сердце.

Выхожу из квартиры, а Седой вылетает следом. Он всегда таскался за мной по пятам, и только сейчас я замечаю это особенно остро. Как мелкая шавка, собачонка, которая выжидает кусок мяса, которая откусила кусок самого свежего мяса и оставила обрывки плоти на месте, где должно быть сердце.

— Дикий, ты только без обид. Лады? Как только юристы рассмотрят твоё предложение, я сразу бабос переведу. Ну или… Придумаю что-то, куда можно вывести столько бабок, чтобы у тестя не закрались подозрения. С этого пердуна песок уже сыплется, а он всё контролирует меня, лишний шаг сделать не даёт.

Я киваю, нажимаю на кнопку вызова лифта, и как только створки открываются, захожу в тесную комнатушечку, чтобы побыть хоть ненадолго наедине с собой. Даже не пожимаю Седому руку на прощание, потому что он вмиг становится противен мне, а в голове начинают крутиться мысли — как мне вернуть ту, которая должна принадлежать мне. Потому что понимание того, что она теперь чужая жена претит всему остальному, пробуждает внутри тягу убить того, кто смеет прикасаться к ней, а потом заставить её страдать, оплакивая его и наше прошлое… Прошлое, которое могло остаться настоящим.

8. Глава 7

Я беру малыша на ручки, качаю его на руках, а после, не выдержав напряжения в спине, сажусь в кресло- качалку. Егорушка прижимается ко мне всем тельцем, и от того я немного расслабляюсь – жуткое напряжение, в котором я находилась с минуты появления Кирилла в этом доме, понемногу начинает таять в дымке новых забот.

Егорушка прижался ко мне, прильнул, доверчиво и просто, ухватившись при этом своими цепкими пальцами за мои длинные волосы. В этой повисшей вдруг тишине я отчетливо слышала, как трепыхается, бьется в его маленькой груди воробьиное сердце – открытое, бесхитростное, маленькое. И снова это странное чувство – будто в моем сердце что—то кольнуло иглой, от чего по нему поползли трещины, высвобождая его от векового льда.

Если бы меня кто-то спросил пару лет назад, какое чувство было самым сильным за всю пережитую мной жизнь, я, без сомнения, сказала, что все, что я пережила касалось только Кирилла. С ним я узнала о всепоглощающей страсти, невероятной нежной любви и звериной ревности, которая может истончить даже самую сильную душу.

Но сейчас…Сейчас я бы сказала, что это – объятия моего малыша. Всегда разные: немного нервные, требовательные, любящие, просящие, они ежедневно, ежечасно напоминали мне о том, кто я есть на самом деле и служили якорем в этом мире, помогали стерпеть несправедливость и справляться с долгом, который я должна была выполнять.

— Эй, я ушел! — крикнул на весь дом Женя. Егорушка вздрогнул, и я прижала его сильнее к себе. Вот увалень! Нельзя ли потише?

Муж постоял немного в прихожей, ожидая, что я выйду к нему попрощаться, поцеловать на прощение, как он любил это делать, но не дождался. Мы с малышом оставались в кресле-качалке. Я прислушивалась к его затрудненному дыханию, гадая, какие лекарства нужно будет дать потом, а какие-сразу и совсем не была готова разыгрывать снова роль любящей жены, на которую уходила доля моих и без того немногочисленных сил.