– Ну что, апельсиновый наш, теперь жалеешь, что не станцевал с нами? – спросила старая ведьма. Она и мужик ее склонились над Тигом, а все прочие улыбались апельсиновыми улыбками, – сжимали зубами дольки плодов, так что сок стекал по их волосистым подбородкам.

– Давай-давай, – ответил Тиг. – Ограбь меня. Забери бумажник. Стяни джинсы. Правда, они на тебя не налезут и никого из твоих дружков не украсят. Но ничего. Делай свое дело.

– Ограбить тебя? – переспросила ведьма.

– Мы здесь не для того, чтобы отнимать, – сообщил старый тролль.

– Мы пришли, чтобы сделать тебе подарок, Тиг О’Кейн, – сказала ведьма. – Подарок был бы весел, если б ты с нами станцевал. Его бы пудель напыхтел, он был бы из кружев от трусиков, из глаз, блестящих от радостных слез. Но ты отверг тех, кто хотел всего лишь ублажить тебя, и теперь обязан принять от нас подарок совершенно иного толка, сделать для нас дело, а не то.

– Что «не то»? – спросил Тиг.

– А не то плохая погибель от паршивого пуделя! – ответил старик.

– И страдальческие рыдания! – присовокупила старуха. – А в душе твоей – ядовитая горечь печали, которой хватит на миллион лет.

– Миллион биллионов! – подтвердил старик. Тигу хотелось сказать, что все это глупости, ничего на такие сроки не хватит, даже – в чем он был совершенно уверен – самóй Вселенной, но вместо того он спросил:

– Чего же вы от меня хотите?

– Лишь одного, – ответила старуха. – доставь нашего друга до дома и упокой его.

Все скопище взволновалось. За несколько секунд уроды свалили мешок на землю и развязали его. Тиг по одному только глухому удару, с каким упал мешок, понял, что содержит он нечто малоприятное. «Мясом набит, – подумал он. – Кто же это разгуливает ночью с мешком мяса?» Мешок лежал на земле и, казалось, притягивал тьму, однако, едва его открыли, Тиг ясно различил, чтó в нем, и содрогнулся, потому как никогда прежде трупов не видел – да не видел и просто тела в такой не естественной позе, какую труп принял, когда его пинками подкатили к Тигу. Мертвец лежал спиной к нему, вытянув одну руку под собой, и накрыв другой голову. Ступни и грудь его были голы, лицо отвернуто, однако по широким плечам и спине, Тиг мог сказать, что это мужчина, и мог сказать также, что джинсы на нем очень хорошие, поскольку тонко чувствовал такие вещи и умел отличить хорошие джинсы от плохих даже через улицу, даже в темноте или просто проведя ладонью по чьей-нибудь заднице.

– Возьми его и погреби в католической церкви Сосновых Холмов, а не найдешь места в церкви – так в Уиндермире, за колбасной фабрикой «Пикантная свинка», если же и там не получится, снеси в Зеленое Болото под Орло-Вистой и упокой в трясине.

– Вот оно что, – ответил Тиг, медленно садясь, а затем и вставая. – И больше вы от меня ничего не хотите?

– Ничего больше и ничего меньше.

– Тогда ладно, – сказал Тиг. – Только сначала я вам кой-чего покажу.

– И что же, Тиг О’Кейн? – спросила с чрезвычайно недружелюбной улыбкой старуха.

– А вот… что! – ответил Тиг и метнул ей в рожу прихваченный с земли апельсин. Выяснять попал, не попал, он не решился, а просто снова побежал: ловко перескочил через труп и рванул к дому. Однако не прошло и десяти секунд, как его сцапали сзади, и престарелые уроды навалились, овевая лицо Тига мерзостным нафталинным дыханьем своим, щекоча шею и щеки колкими крахмалистыми волосами. Ему показалось, что все они разом уселись на него – недолгий миг он и дышать-то не мог, – но затем стало полегче, хотя какая-то тяжесть, большая, на спине его и осталась. Уроды повскакали на ноги и отшагнули от Тига.