Ничего, говоришь, от тебя мне не надо, не бойся. Просто ужасно надоело так жить, во тьме, холоде и сырости, может, можно поменять, а? Я отдам тебе самое ценное, что у меня есть, говоришь ты. Самое дорогое, ну вот из того, что мы, тролли, считаем дорогим. Двенадцать коней, которые никогда не знали, что такое – быть несвободными. Двенадцать мельниц, красная медь, тусклое серебро, они мне хорошо служили все эти годы, не жаль, нет. А ещё меч, с трудом продолжаешь ты, потому что меч – это, пожалуй, твоё самое дорогое. Он волшебный, этот меч, не знает, что такое вернуться в ножны, не достигнув своей цели, столько лет был мне верным другом, но, если всё начинать с самого начала, с чистого листа, с морского солнечного побережья рано утром, надо уметь отдавать любимые и дорогие вещи. И не вещи тоже, пожалуй, говоришь ты, и закрываешь рот.

Ждёшь ответа, стоишь на тропинке, между рыцарем и его дорогой, тебя трясёт, но это не от холода, холода ты не чувствуешь. Чувствуешь только время – время, и его молчание.

Долгое. Очень долгое.

– Ничего мне от тебя не нужно, – говорит рыцарь. – Не моей ты веры, ступай с миром.

Нет у тебя того, что мне нужно, это значит не то, ты мне предложила, тролль.

Не нужно мне мельниц, коней, и оружие у меня своё, может, оно не такое волшебное, как твоё, но его мне отец подарил, и я без него никуда. И рубашки не нужно, есть у меня рубашки, а кончатся – я смогу себе их сам купить, для чего мне жениться ради этого на тролле? Куда мне девать тебя потом, восемь метров чудовища? А родные что скажут? Совсем с ума съехал, Маннелиг, на тролле женился, и так всю жизнь был с придурью, а тут вообще – того. В поход тебя не возьмёшь, в дом мой ты не поместишься, в деревне всех перепугаешь. Зачем мне вот это?

Едет дальше по тропинке рыцарь, вздыхает тайком. Вот бы ты мне, тролль, предложила другое что-нибудь. Вставать раньше меня каждое утро и варить мне кофе, например, терпеть не могу утром вставать, всё мутное и раздражает, ничего не понимаю – ровно до первой обжигающей ладони чашки чёрного и крепкого. Или бродить вместе по морскому берегу, всю жизнь хочу, а никак не выберусь, то одно, то другое, да и бестолково оно как-то кажется со стороны. Или ребёнка бы мне родила, крепкую здоровую девчонку-хохотушку, и не боялась бы ничего, особенно меня, когда я в плохом настроении, а то все боятся и разбегаются, говорят, тяжёлый я становлюсь, что пещерный тролль, тяжёлый и жадный до людского тепла, сколько ни корми меня в такое время им, говорят они, всё как в чёрную бездонную пропасть, а вот ты бы не испугалась, заварила бы мне чаю и посидела рядом на тёплом камне. Этого вот бы пообещала…

Того, что мне нужно.

Уходит в горы пещерный тролль, тяжёлая поступь, каменные слёзы. Не будет у меня морской воды на рассвете, песен у костра, тёплых детских ладоней. Будут у меня низкие холодные своды пещеры, ночная охота в тёмных лесах, людской ужас и горячее мясо на ужин, завтрак и обед. Тишина подземелий. Крики пойманных зверьков. И больше ничего у меня не будет.

Доживать, а не жить.

Едет по дороге рыцарь. Сидит тролль у входа в свою пещеру, НИ-КУ-ДА не торопится.

Поднимается всё выше и выше над горами солнце.

– Вы – чудо, Принцесса! – воскликнул рыцарь, и, бряцнув железом, тяжело опустился на одно колено. – Я искал вас всю жизнь. Ваша красота поразила моё сердце. Стрелой. Навылет. Нет мне жизни без вас, о, Прекрасная!

С этими словами рыцарь встал на ноги, повернулся к Принцессе спиной и взял под уздцы своего верного скакуна.

– Эээээ….Погодите, сэр… как-вас-там? – растерянно протянула Принцесса. – Витольд? Нет, простите, ослышалась… Вильгельм? Куда же вы, Вильгельм?