Восприятие материала затрудняется по крайней мере двумя обстоятельствами. С одной стороны, широкая публика, не имеющая специальной экономической подготовки, считает себя недостаточно компетентной (несмотря на то, что политическая экономия преподавалась буквально в каждом советском вузе независимо от профессиональной направленности, а людей с вузовскими дипломами у нас больше, чем в любой другой стране – действительно „хоть пруд пруди“) – прятать голову в песок по примеру страуса как-то привычнее и удобнее. С другой же стороны – специалисты, являющиеся профессиональными советскими экономистами, оказываются если не в абсолютном, то во всяком случае в подавляющем большинстве настолько „зашоренными“ рамками трудовой теории стоимости, что оказываются совершенно неспособными к восприятию чего-либо, выходящего за ее пределы (о самостоятельном критическом взгляде и говорить нечего). Для них положения этой теории являются в буквальном смысле слова догматами веры, не подлежащими никакой рациональной проверке: „Верую, даже если абсурдно!“ В частности, в личной беседе весной 1995 г. один, казалось бы, достаточно молодой (40 лет) и, говорили, подававший надежды кандидат экономических наук, ударившийся, правда, в политику, этот вопрос даже обсуждать категорически отказался. Конечно, нельзя судить обо всех профессиональных экономистах по одному примеру, но позиция эта весьма типична для наших советских экономистов вообще (о реакции редакций „солидных“ журналов я уже упоминал).
Таким образом, предмет исследования оказывается не только объектом поиска объективной истины, но и в значительной степени вопросом нравственного выбора, вопросом веры и убеждений человека. А посему, видимо, предлагаемый взгляд на человеческую экономику будет завоевывать себе сторонников с большим трудом и вызывать бешеное сопротивление официозной экономической элиты. И причины этого известны достаточно давно:
„В области политической экономии свободное научное исследование встречается не только с теми врагами, с какими оно имеет дело в других областях. Своеобразный характер материала, с которым имеет дело политическая экономия, вызывает на арену борьбы против свободного научного исследования самые яростные, самые низменные и самые отвратительные страсти человеческой души – фурий частного интереса.“ (К. Маркс. Капитал, Т. I, с. 10.)
Серьезная же вдумчивая критика, в которой он, как и всякое новое явление, безусловно нуждается, будет в значительной степени затруднена. Так что читателя, отважившегося на ознакомление с предлагаемым материалом, ждет не только интеллектуальное, но в известной мере и нравственное испытание.
Придется выбирать между, с одной стороны, привычным принятием на веру отживших и уже доказавших свою несостоятельность догм и, с другой, – восприятием сквозь сито критического анализа нового взгляда на самые важные вопросы человеческого существования.
Второе, естественно, значительно труднее. Но я надеюсь, что не перевелись еще люди, способные на интеллектуальные и нравственные усилия. Не одними же только ворами и проходимцами вкупе с глупцами и ротозеями населен этот мир!
Беда ортодоксальных коммунистов, оставшихся верными своим идеалам (что само по себе достойно было бы уважения), в том, что они, как в свое время французские Бурбоны, „ничего не поняли и ничему не научились“ (да и не могли и не могут ничего понять – для этого необходимо выйти за рамки основополагающих положений марксизма, давно уже из „руководства к действию“ превратившихся в набор мертвых догм и потерявших смысл словосочетаний, то есть перестать быть „правоверными“ марксистами, а, следовательно, и коммунистами). Идеалы – это одно, а практическая их реализация и ее результаты – это другое. И если последнее резко расходится с первым – это как минимум повод для того, чтобы задуматься. А именно на это „правоверные“ коммунисты оказываются совершенно неспособными