– Позвольте, – испуганно произнес доктор Беннетт. – Неужели вы думаете, что кто-то здесь желает вам зла?

Он поднялся с места и положил руку Евгению на плечо.

– Да, вы не ошиблись, решив, что пьеса от начала до конца посвящена вам. Но разве можно принимать глупый розыгрыш так близко к сердцу?

– Розыгрыш?! Меня изображают злобным эгоистом с искалеченной душой! Будто я всех ненавижу!

– Сударь, спектакль – это всегда в той или иной степени буффонада, – улыбнулся Пьеро, который уже давно из марионетки превратился в настоящего человека. – Мы лишь несколько утрировали степень вашей эмоциональности, как этого требует искусство.

– По какому праву?! – вскричал Евгений, топнув ногой. – По какому праву вы заявляете, что я ненавижу людей и очерняете меня в глазах… в моих глазах!

Пьеро откашлялся и как бы случайно зачитал строки, написанные Евгением пару лет назад.

– Хватит! – взвизгнул Евгений. – Я писал этот стих для себя! Я не собирался читать его на публике!

– Вы собирались! – ехидно покачал пальцем Арлекин. – Еще как собирались! Хотели плюнуть в лицо своим друзьям, за то, что они вас не ценят. Вас тогда спасла чистая случайность.

– И что?

– У вас злая душа.

– Вы не смеете копаться в моей душе!

Евгений чувствовал, что ведет себя постыдно и нелепо, но состояние сна было сродни действию алкоголя. Он даже попытался выбраться на сцену, чтобы поговорить с этими насмешниками лицом к лицу. Доктор Беннетт мягко придержал его.

– Вы не понимаете, каково мне жить! – сквозь зубы прорычал Евгений, отдергивая руку.

– А чего же тут понимать? – вздохнул Пьеро. – Все просто. В безумном и страшном мире, в безумной и страшной стране, в безумной и страшной семье в безумную и страшную эпоху родились…

– Безумный и страшный… – продолжил за него Арлекин и тут же шутливо осекся.

– Прекрасный и талантливый «Вы».

– Вам родиться бы лет на сто пораньше, – проникновенно и задумчиво промолвила Коломбина, все это время разглядывавшая себя в карманное зеркальце. – Когда вчера, сегодня и завтра было одно и то же. Жить в усадьбе, просыпаться под пение жаворонка и стук крестьянского топора, дышать чистым, живительным воздухом, подставляя лицо нежной лазури.

– В рессорной бричке на бал, – дополнил Арлекин, заулыбавшись. – Ночные аллеи, страстные признания, поцелуйчики.

– По вечерам при свечах писать стихи, – мечтательно поддержал Пьеро. – Господи, какие шедевры вышли бы из-под вашего пера! Едете в бричке, за вами толпа босоногих детей, а вы им бросаете горсть конфет. А потом сами же это с негодованием описываете.

– Для крестьян вы были бы добрым божеством, для соседей милейший, почти святой юноша. И никаких усилий от вас бы не требовалось: просто быть собой. А вместо этого – фи! – Коломбина брезгливо поморщилась. – Грязь, хамство, война…

Это было явное издевательство, однако Евгений уже чувствовал, что готов расплакаться от той великой несправедливости, жертвой которой он пал, впервые увидев свет. Либо орать в иступленном гневе.

– Ваши переживания за страну, – вновь заговорил Пьеро. – лишь ни что иное, как переживания за себя внутри этой страны, верно?

– Ваша влюбленность произрастает из страха встретить смерть в одиночестве.

– Ваши стихи – попытка закрепиться в этой жизни хотя бы с помощью искусства.

– Что вам надо? – проскрипел зубами Евгений.

– Помочь тебе! – дружески улыбнулся Арлекин.

– Ты кажешься себе стариком, потому что совершенно запутался, – продолжал Пьеро уже без издевки. – Ты чувствуешь, что мир обманывает тебя, что он не показывает тебе, какой он на самом деле. Ты не можешь найти ключа. Есть два способа узнать, правду.