– Михал! – позвала его сестра.

Он окинул блуждающим взором ее, пана Заглобу и вдруг произнес страшным голосом:

– Уж не проклятье ли надо мною?

– Михал, побойся Бога! – воскликнул Заглоба.

Этим возгласом маленький рыцарь полностью выдал тайну своего сердца, и, когда он, сорвавшись с места, стремительно покинул комнату, пан Заглоба и пани Маковецкая долго глядели друг на друга в изумлении и тревоге. Наконец пани Маковецкая сказала:

– Ради Бога, сударь, умоляю, ступайте к нему, уговорите, утешьте, а не то я пойду.

– Не делайте этого, голубушка, – отвечал Заглоба, – не мы там нужны, а Кшися, а нет ее, лучше его в одиночестве оставить, слова утешения, не ко времени сказанные, лишь тоску нагнать способны.

– Теперь и младенцу ясно, что он в Кшисю влюблен. Кто бы мог подумать! Я всегда замечала, что он ее компании рад, но чтоб такие страсти…

– С готовым решением сюда приехал и в этом свое счастье видел, а тут на` тебе – гром среди ясного неба.

– Так что же он об этом никому не сказал ни словечка – ни мне, ни вам, ни самой Кшисе? Может быть, она тогда бы и не придумала такое.

– Сам не пойму, – отвечал Заглоба, – он мне доверял, как отцу родному, на мой разум больше, чем на свой собственный, надеялся, а тут молчок. Впрочем, сказал как-то, что Кшися ему друг.

– Ох и скрытный!

– А вы, почтеннейшая, хоть и сестра ему, а не знаете его вовсе. Да у него все помыслы, как глаза у карася, на самом виду. Открытая душа. Но на этот раз обошел он нас, что верно, то верно. Впрочем, можете ли вы поручиться, что у них с Кшисей объяснения не было?

– Пречистая Дева! Кшися сама себе хозяйка, мой муж, ее опекун, всегда говорил ей: «Был бы только человек достойный и происхождения благородного, а за богатством не гонись». Если бы Михал перед отъездом с нею объяснился, она бы сказала «да» или «нет» – и дело было бы ясное.

– Верно, это его как громом поразило. Вы, почтеннейшая, женским своим чутьем все как есть угадали! Ваша правда!

– Что там правда! Тут умный совет нужен!

– Пусть на Басе женится.

– Но ведь та ему милее… А впрочем… Кабы мне раньше такое на ум взбрело.

– Жаль, что не взбрело.

– Где уж мне… Если такому Соломону, как ваша милость, не взбрело!

– А вы, достопочтенная, откуда знаете?

– Вы ведь за Кетлинга ее сватали.

– Я? Бог свидетель, никого я не сватал. Говорил, что он на нее поглядывает, и это чистая правда; говорил, что Кетлинг кавалер хоть куда, и это правда; но сватать не сватал, это женское дело. У меня дела поважнее, добрая половина Речи Посполитой моим умом живет. Есть ли у меня время о чем ином помышлять, когда я о благе de publicis[67] думаю. Ложку каши иной раз ко рту поднести некогда.

– Ну тогда остается нам только уповать на милость Господню. Но, однако, я со всех сторон слышу: пан Заглоба – голова.

– И как им болтать не надоело? Пусть оставят голову мою в покое. А впрочем, совет дам, и не один, а два. Один: пусть Михал женится на Басе, другой: пусть Кшися изменит свое решение. Решение еще не обет!

Тут появился и пан Маковецкий, которому жена тотчас все выложила. Старый шляхтич был озадачен. Михала он любил и уважал от души, но не знал, что придумать.

– Если Кшися упрется, – сказал он, потирая лоб, – отговаривать ее грех!..

– Упрется, непременно упрется! – отвечала тетушка. – Я ее знаю.

– И что это Михал надумал, – заметил стольник, – взял и уехал, ничего не сказав. Ведь эдак невзначай и кто другой мог ему дорогу перебежать.

– Тогда бы она не помышляла о монастыре, – отвечала ему супруга. – Ведь она в выборе своем вольна.

– И то верно! – согласился стольник.

Между тем Заглоба учуял подвох. Если бы он только знал про тайный сговор Кшиси с Володыёвским, то, разумеется, давно бы обо всем догадался, но пока бродил как в тумане.