Врач сказал потом маме, что если бы у них был пенициллин, то его бы спасли. Папе в это время не было ещё и 30 лет…

Несмотря на столь тяжкую утрату, проводы отца в последний путь оказались почему-то будничными, без слёз и причитаний. Гроб сделал дядя Павел, помогали в похоронах тётя Маруся, несколько мужчин с завода и женщины из барака. Смерть отца почему-то меня не потрясла: скупая на чувства, не успевшая ещё должным образом развиться, моя душа подавала лишь слабые сигналы тревоги. Всё происходило как будто не по правде, как во сне. Непонятным казалось мне отсутствие слёз у мамы – скорее всего, постигшее горе она пережила в предыдущие дни.

Место захоронения выделили почему-то не на районном кладбище, а на склоне Ергенинского нагорья, немного выше начинавшейся недалеко от бараков частной жилой застройки. Поблизости уже было несколько могил, и мы подумали, что этими захоронениями открывалось новое кладбище. Грунт оказался песчаным и часто осыпался при копке. На могиле установили сваренный из стальных труб и покрытый черным лаком крест, прикрепив к нему проволокой жестяную пластинку с надписью фамилии, имени и отчества отца. Елизавета Васильевна, жившая в то время в Касторном, не смогла приехать на похороны сына: от потрясшего её известия у неё резко поднялась температура и развилась фолликулярная ангина.

Мы несколько раз посещали могилу, и однажды обнаружили крест сильно погнутым, а в последний наш приход, после долгого перерыва, он вообще исчез. Не знаю, обращалась ли мама на завод с просьбой о восстановлении этого скромного памятника, но могила так и осталась «обезглавленной».

Я не запомнил, когда переехала в свой дом семья Антоненко, но к тому времени бедовая Наташка уже не только быстро ползала по полу и умела сидеть, но и стремилась, цепляясь за что-либо, вставать на ноги. Одна из таких попыток могла окончиться плачевно. Мы неожиданно услышали её отчаянные вопли, но тётя Маруся не сразу сообразила, что случилось. Определив, наконец, что крики раздаются из-под стола, она ахнула, увидев торчащие из выварочного бака Наташкины ноги. Тётя Маруся страшно испугалась, уверенная в том, что дочь повредила шею, но, к счастью, всё обошлось.

Спустя годы, в 1975 году, мы, жившие уже на Урале, ездили на своей машине всей семьёй в Мариуполь и на обратном пути побывали у Антоненко. Все, кроме умершего за несколько лет до этого дяди Павла, оказались дома: тётя Маруся и дети – Наташа и Петя. При их простом по виду, но очень удобном, доме располагался небольшой сад, заложенный ещё с участием главы семейства. Как и на территории, где прежде были бараки, поблизости от дома Антоненко появилось несколько улиц. Давние наши знакомые жили не богато, но были, кажется, довольны тем, что имели. Время и постоянные заботы не пощадили тётю Марусю, но глаза её светились прежней добротой. Для Наташи я был, конечно, незнакомым человеком, Петя же, хотя и не сразу, вспомнил меня, но особых эмоций не проявил.

Поездка к Антоненко была связана не только с желанием встретиться со старыми знакомыми. Главное, что мне хотелось, – попытаться разыскать могилу отца. К сожалению, мы не нашли никаких признаков начинавшихся когда-то захоронений: это место давно уже было застроено…

Кроме почти родных для нас тёти Маруси и дяди Павла я постепенно познакомился и с другими соседями по бараку. Вспоминается, прежде всего, семья Болотовых. Она состояла из четырёх человек: довольно немолодых, как мне казалось, супругов и двух дочерей. Хотя старшие Болотовы вели замкнутый образ жизни, их знали все, так как в каждую получку они дружно напивались и нередко устраивали шумные «разборки». Дочери их в наиболее бурные моменты уходили куда-нибудь, возвращаясь тогда, когда изнуренные перепалками, а то и дракой родители теряли запал и оказывались в горизонтальном положении. Я не раз слышал разговоры взрослых, осуждавших поведение Б