Подползли усатый сержант-артиллерист и старшина Ибатуллин.

– Осколочные снаряды есть? – спросил лейтенант.

– Штук десять. Остальное – болванки бронебойные. Мы же с собой много не возим, остальное на батарее.

– В общем, так, сержант. Бей осколочными по вспышкам, гаси пулемёты. Кончатся осколочные – бей болванками, не давай им головы поднять. Окопаться они не успели, да и патронов у них маловато для боя, на себе-то много не утащишь… Ибатуллин! Берёшь пять человек, обходишь перебежками справа, я пойду в охват слева. Одно отделение на дороге двумя пулемётами пусть прижимает фрицев, патронов не жалейте. Если что – берите цинки с повозки.

Лейтенант с пятью солдатами из бывалых перебежками от воронки к воронке побежали в обход рощицы. Рассредоточились и открыли огонь из автоматов и двух карабинов. В ответ над головами запели пули. Лейтенант, целясь по вспышкам, высадил уже пару магазинов в дымную мешанину от разрывов снарядов, вставил в автомат последний, тщательно прицелился в мелькнувшую за деревом чёрную фигурку танкиста. Над правым ухом свистнула пуля, по голове потекло горячее. Скатился на дно воронки, ощупал голову – царапина, но ладонь в крови. Пуля прошла вскользь по коже, вырвала кусок из края погона, зацепила ухо. Вроде маленькая ранка, а кровила изрядно.

– Да, невесело, – подумал он. – Ещё бы немного – и хана мне. В сорок втором в шею попали, теперь вот в ухо.

Вспомнился вдруг брат жены, Костя Дрондин, водитель броневика на финской, и его матерные частушки, что привёз с той войны, с припевом: «Прощай, мама, прощай, папа, здравствуй, Кирка Кивеннапа!» Еле унёс Костя ноги из окружения под Выборгом, на ухе тоже был шрам, да и задница поморожена.

Наспех замотал голову бинтом из индивидуального пакета, поверх натянул пилотку. Выскочил из воронки и побежал к следующей, на бегу длинными очередями отстрелял последний магазин. В воронке ничком лежал убитый солдат-узбек из его группы. Запомнился по франтоватым, низко намотанным английским обмоткам. Отложил в сторону бесполезный теперь автомат, вытащил из кобуры надёжный, пристрелянный наган довоенного выпуска. Он предпочитал его пистолету ТТ и даже «парабеллуму». Привычная тяжесть в руке успокаивала.

Высунулся из воронки, огляделся.

В роще сверкали разрывы снарядов «сорокапятки», летели щепки, слышались стоны и крики, огонь немцев заметно поутих. Пулемётов уже не было слышно. С другой стороны рощи огонь усилился, по звуку – наши автоматы. Значит, старшина Ибатуллин не подвёл.

Лейтенант окликнул своих. Из ближайших воронок откликнулись четверо.

– Давай, ребята! Вперёд!

Поднялись и, пригибаясь, стреляя короткими очередями, пошли. Лейтенант не стрелял, патронов в нагане было мало, берёг для рукопашной. С другой стороны рощи уже слышалось жидкое «ура!» группы Ибатуллина.

– Вроде наша берёт, – едва успел подумать лейтенант, как земля ушла из-под ног и страшная боль в левом бедре выбила его из сознания.

Очнулся уже на тряской санитарной повозке по дороге в медсанбат. Обе ноги и голова были перевязаны. Ноги не двигались.

– Всё, отвоевался, – успел подумать он, снова проваливаясь в спасительное беспамятство.

Уже в палате медсанбата к нему пришёл легко раненный старшина Ибатуллин, принёс его полевую сумку, вещмешок и рассказал, как кончился тот бой.

– Немцев выбили из рощицы и почти всех положили в открытом поле. Половина из них были офицеры и унтеры. В плен сдались только двое раненых.

Лётчиков с «юнкерса» взяли без сопротивления. На шум боя из полка прислали взвод конных разведчиков, те прочесали всю округу, нашли ещё две группы немцев, прятавшихся по блиндажам, взяли в плен, те даже и не стреляли, сразу «хенде хох».