– Вот и он! Вот и он! И нечего шуметь было!

Во двор вошел Цевеон, худенький, болезненного вида мальчик лет десяти. Он шел медленно, неся что-то в сложенных ладонях. Подойдя поближе, он остановился и раскрыл ладони.

– Вот.

– Ой, что это? – на лицах Суламитт и Гадассы отразились в разном соотношении брезгливость и любопытство.

– Голубь! Голубь! – заплясал вокруг радостный Хаддах.

– Птенец, – пояснил Цевеон, – он выпал из гнезда и сломал крыло.

Хаддах осторожно дотронулся до птенца. Тот запищал.

– Живой!

– Он умрет, – просто сказал Цевеон.

– Умрет?

– Конечно. Ночью его любая кошка или собака найдет.

– А если его обратно в голубятню положить? – спросила Гадасса.

– Он не сможет жить со сломанным крылом, – пояснил Цевеон, – и потом…

– Что потом?

– Я пробовал его положить в голубятню.

– И что?

– Остальные голуби… Они… – Цевеон вздохнул. – Они его выбрасывают обратно.

Наступило молчание. Дети обступили Цевеона, рассматривая птенца в его руках.

– Что же с ним делать? – наконец, спросила Суламитт.

– Съесть! – предложил Хаддах. – Зажарить на костре и съесть.

– Тебе ужина мало? – Цевеон удивленно посмотрел на младшего брата.

– А я знаю! – пропела довольная своей задумкой Суламитт.

– Что ты знаешь?

– Мы можем погадать!

– Погадать?

Все уставились на Суламитт.

– Да, погадать. Гадают ведь на жертвенных животных – овцах, петухах, быках… Голубей тоже приносят в жертву, значит, на голубях тоже можно гадать, – пояснила она.

Цевеон нахмурился:

– Да, но гадание – это грех. Так нам наш равви говорит.

– Глупый! Откуда он узнает?

Все невольно посмотрели на маленького Хаддаха. На его лице ясно отображалась борьба желания отомстить вредной сестре с любопытством принять участие в новом развлечении, да еще запретном.

Наконец, любопытство пересилило. Хаддах пожал плечами:

– Откуда он узнает?

– Постойте, постойте, – Гадасса оглядела всех строгим взглядом старшей.

Гадание – грех…

Но мне тоже интересно.

– Гадасса! Я буду слушаться тебя всегда-всегда! – льстиво сказала Суламитт.

– А я прочитаю молитву перед сном целых пять раз, – пообещал Хаддах.

Все невольно рассмеялись, и Гадасса тоже. Она уже не колебалась.

– А на что мы будем гадать? – задала она главный вопрос.

– Давайте – когда ты выйдешь замуж! – предложила Суламитт.

– Что ты, глупая, ни за что! – Гадасса покраснела от смущения.

– Когда отец вернется? – предложил Хаддах.

– Он вернется, когда внесут его в списки переписи в его родном Бет-Лехеме, – сказал Цевеон.

– И она с ним, на сносях, – вздохнула Суламитт.

– Она? Она теперь нам – матерь, – укоризненно поправила Гадасса.

– Соседки до сих пор судачат у колодца, что… – начал Цевеон и запнулся.

– А я знаю, при мне они тоже говорили! – победно закричал Хаддах. – Что она – дева.

– Нет, – покачал головой Цевеон. – Что дева понесла и девою осталась.

– Дева! – ехидно рассмеялась Суламитт. – И понесла – дева, и родит – дева, и теперь нам матерь будет – дева! Чудо неслыханное! Вот на кого гадать надо.

– А что такое дева? – спросил Хаддах.

Сестры его рассмеялись.

– Узнаешь, когда вырастешь, – сказала Гадасса. – Хорошо. Гадаем на нее.

Цевеон положил птенца на округлый плоский камень у скамьи. Все окружили его, заключая в круг на правах старшей Гадассу с зажатым в руке ножом. Она склонилась над птенцом, взялась за крыло свободной рукой. Птенец пискнул и замолчал под ножом, окрашивая камень кровью. Гадасса присела на корточки, всматриваясь в окровавленный комок перьев на камне. Братья и сестры ждали, затаив дыхание и вытянув шеи от любопытства.

– Что тут происходит? – раздался удивленный возглас от ворот.

– Екевах! – крикнул Хаддах, бросаясь навстречу старшему брату, плотному, угловатому юноше, копии Иошаата, старательно подражающего отцу даже в жестах и манере речи.