– И когда же ты, наконец, расскажешь тёмную историю моего рождения? – в который раз поинтересовался сын.

Елизавета вздохнула:

– Нет, не тёмную, а светлую, – сказала она тихо, как будто самой себе.

– Значит, это тоже будет Мурка, – поставил точку в разговоре Игорёк, и пошёл готовить тазик для купания и обработки котёнка.

– Ой, неспроста в доме вновь появилась ещё одна Мурка, неспроста. Чует моё сердце: быть беде! – раздался крик из спальни.

Эти слова оказались пророческими. Мать Елизаветы хватил удар. То есть, случился второй инсульт, и более серьёзный, чем первый. Она была ещё не совсем стара, но напасти судьбы сильно подорвали её здоровье.

– Что мне делать? – спрашивала Елизавета у приятельницы, – Чувствую, что-то неправильно делаю, что-то самое главное в своей жизни упускаю.

– Прекращай жить мечтами и воспоминаниями, – махнула рукой подруга, – и хватит хранить верность неизвестно кому…, а к матери пригласи священника, пусть причастит. Да ты и сама забросила в церковь ходить.

Ляля кивнула головой соглашаясь. Долгое время она регулярно поминала Игоря, молилась о нём, но в круговерти дней стала всё реже и реже появляться в храме. Игоря не забыла, но вера её надломилась, а смирение с горечью и какой-то глубокой обидой поселились в сердце. Мечты о встрече рассыпались, как карточный домик, и не приносили былой радости короткого, мечтательного, призрачного счастья. Любовь по-прежнему горела в сердце, но уже с горечью и без всякой надежды.

Священника пригласили, маму причастили, и она спокойно, с миром в душе, отошла.

Осень в том году выдалась необыкновенно тёплой и солнечной. Только ближе к Покрову вмиг пожелтели листья и полетели в подол листопада, застилая пёстрым шуршащим ковром землю. А накануне самого праздника неожиданно случилось ещё одно бабье лето, волнуя, радуя и молодых, и старых.

На праздничную службу Ляля с сыном пришли заранее. Подали записочки, поставили свечи и встали в уголочке недалеко от свечного киоска. Слышали, как весело, шутя, говорили певчие про нового у них в храме иподиакона. Молодой, да холостой, ещё не рукоположен, он волновал сердца верующих девушек, которые мечтали стать матушками. Да и ему надобно скоро жениться. Улыбалась весело, вместе с певчими, и Ляля. Слушая разговоры, растеряла молитвенный настрой, и никак не могла сосредоточиться. А потом накатила грусть, и вся её жизнь картинками пролетала перед ней: первая встреча, любовь, смерти отца, бабушки, мамы…

Священник совершал каждение, торопливо обходя храм. Она, как и положено, отступила, поклонилась, и чётко услышала слова, что негромко читал батюшка: «…Се бо, в беззакониих зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя…».

Опять ненужные мысли полезли в голову. Отмахиваясь от назойливых воспоминаний, она заставляла себя внимать праздничному архиерейскому богослужению, но почему-то была рассеянна.

Готовился крестный ход. Участники его, сплочённые единой верой, выстраивались в определённом порядке для свершения этого символического шествия. Священнослужители в нарядных голубых одеждах. Иконы, хоругви и другие церковные святыни.

Распахиваются двери храма и возносится ввысь – ко Престолу Господа – живая людская молитва, и солнце ярким светом озаряет радостные лица верующих. В этой суете Ляля оказалась прижата к узким входным дверям. Сердце её также наполнилось Божьей благодатью и вспомнились слова: ««Крестный ход идёт – ад трепещет». И вдруг…

Вдруг как наваждение, словно всполох молнии – она видит Игоря. Он проходит мимо, в руках икона… Не может быть… Показалось? Нет! Она успела заметить седину на висках, шрам на щеке, и поймать задумчивый взгляд его тёмных красивых глаз… До боли родных…