А впрок, на зиму, берешь твердые ягоды. Особенно хороши они на откосах, ближе к воде. Алые, гладкие, словно лаковые; рдяные кусты – загляденье. Рвешь на одном, а глаза жадно тянут к другому.

Внизу – синего Дона огромное коромысло. Там – чайки, там черные вороны на водах и берегах ищут поживу; пустынная земля лежит далеко-далеко, так ясно видимая в прозрачном осеннем воздухе.

Просторное небо, безлюдье, тишь. Лишь ветер шарится в облетающих зарослях сибирька.

В конце похода рюкзак оттягивает плечи.

Но в годы последние, грешный человек, за шиповником езжу я на машине. В той же Грушевой балке, хоть и рядом с поселком она, шиповника на всех хватает.

Но нынешний год самые лучшие места распахали под бахчи. Еще по лету я наведался тогда и охнул, все поняв. И теперь решил ехать подальше, но наверняка. По старой памяти помнил я одно место возле хутора Большой Набатов. Называется оно Семибояринка. От людей далеко, шиповника много.

Вот и поехал. Целый день там провел. Погода ломалась к ненастью: ветрено, хмуро. Но место я выбрал укромистое и приглядное: долина Голубой балки, внизу речка Голубая, поодаль хутор Большой Набатов. Теперь будто в насмешку звучит – Большой. А когда-то было и впрямь 150 дворов. На той стороне речки – Малый Набатов, 80 дворов. Дальше – Картули, Лучка, дворов по полсотни. Теперь там пусто. В Большом Набатове доживают свой век Фома Жармелов, Иван Евсеев да Василий Вьючнов – природные набатовские казаки, остальные – набежные.

Сторожат умирающий хутор курганы: Прощальный, Белобочка, Маяк, Городская гора, Львовичева, вдали видна Кораблевская, и в самом деле похожая на большой корабль, Меловская светит и в ненастном дне. Желтухин сад давно одичал. Петров да Сазонов куты затянуло вербой да тополем. Большой и Малый Калачики, Большой и Малый Демкин – все лишь память о прошлой жизни.

На той стороне, за Доном, – осеннее займище. Там озера: Лубники, Садки, Бурунистое, Песчаненькое, Малая и Большая Клешни, Синие талы. На Бурунистом я нынче летом рыбачил. Славное озеро, всегда тихое, окруженное камышом и вербами.

Шиповника я набрал и уехал. А к вечеру пошел дождь. Только-только успел я машину поставить, закапало.

Поздно вечером вышел во двор. Было ветрено. Из окошка падал желтый свет на мокрые, в дождевых каплях листья винограда. В небе и на земле лежала осенняя вязкая тьма. Вовремя съездил. В последний день, но успел. Теперь всю зиму будем с шиповником.

Задонье – равнина холмистая. Для нас, степняков, это уже страна горная, особенно над водой, над Доном.

Раньше так и говорили: пошел ли, поехал на горы.

Друг за другом встают, то положе, то круче, за курганом курган, за горой гора, обрываясь к воде страшенными кручами, Красный, Березов. Тянутся над водой. Курган, лесистая балка-падина, снова вздымается курган, иногда высоченный, такой как Стенькин ли, Городище, снова балка. И почти из каждой балочки стекает в реку ручей. Из прибрежных обрывов то сочатся, то мощно бьют родники. Хорошо их знают рыбаки да речники, порой пристают к ним, набирая воды родниковой.

Возле нашего Калачевского моста через Дон, прямо на выезде с него, бьет из горы могучий родник. Его мало-мальски оборудовали, пустили в трубу. Здесь людно. Место так и зовется – Родничок.

Прежде, в годы молодые, много ходил я пешком по Задонью. Красивые места, пустынные. Людские селенья редки. Холмленая равнина. Огромный распах долин, курганы, вечный степной ветер. Идешь и идешь. В пору летнюю, жаркую, захочется пить, начинаешь приглядываться: где в истоке балочки верба стоит или растет камыш, а может, просто курчавится зелень сочнее окружной, степной. Высмотрел – правишь туда. Все точно: в низинке журчит из-под тяжелой плиты камня-песчаника чистый ручеек или стоит деревянный, в колено, сруб, всклень налитый прозрачной водой, и видно, как на дне, из белого песка, вскипают ключи.