События тем временем развивались стремительно – мы вошли на территорию отеля Hilton, мой темнокожий начальник притащил длинную стремянку, прислонил её к пальме и жестом показал на крону дерева – её мне предстояло избавить от засохших листьев. Попрощавшись с жизнью, я ухватился за «лестницу Иакова» и полез в сторону неба. Однако, путь мой оказался недолгим – вскоре я уперся головой в древесную твердь…
В это утренний миг, сидя на пальме и пытаясь кусачками перекусить у основания пальмовый лист толщиной в человеческую руку, я впервые испытал мучительное несоответствие масштабов своей личности – происходящим событиям. Никогда я не переживал такого унижения и форменного издевательства со стороны мироздания. Как такое вообще могло случиться, что первая же попытка начать новую жизнь забросила меня на пальму, под жизнерадостные вопли негра, и этому вселенскому позору не видно конца…
Я пытался представить себе Льва Толстого в подобной ситуации или, на худой конец, Солженицына – бодро подстригающего пальмы в Вермонте, но у меня ничего не вышло. Мой фэнтэзийный Солженицын сразу бросал инструмент в кусты, слезал с пальмы и бежал дописывать новый узел «Красного Колеса», а Толстой, после предложения залезть на пальму, бил темнокожего наглеца кусачками и шел проповедовать непротивление злу насилием.
Десять минут я героически сражался с листом. Ветер качал пальму. Кусачки вырывались из моих рук, я обливался потом, но откусить пальмовый лист оказалось делом для меня непосильным. Я кинул инструмент вниз, слез с пальмы и прикрывая лицо панамкой бросился вон из этого ада. Сзади что-то кричал босс, но крик его становился всё тише и тише, пока не растворился в утреннем зное пустыни Негев…
С тех пор все мои последующие попытки начать новую жизнь быстро заканчивались на аллегорической пальме. В замерзшем Лейпциге, подвалах Будапешта или тбилисских трущобах – новая жизнь никак не желала начинаться. Так продолжалось двадцать семь лет, пока юдоль печали не привела меня к суфийскому дервишу. Был он помят жизнью, свят, и хорошо говорил по-русски. За бутылку пива мудрец согласился решить все мои проблемы и бутылка эта была тотчас куплена. Дервиш хлебнул, блаженно улыбнулся и произнёс:
– Есть люди, которые после рождения быстро достигают совершенства. Им не нужно начинать новую жизнь, а следует продолжать старую, – совершенствуясь в своем совершенстве.
Сказал – и растаял в воздухе, только зелёная бутылка Heineken продолжала висеть в полуметре над землёй. Я попытался её схватить, но рука прошла сквозь пустоту, а пиво исчезло вслед за дервишем…
Парадокс
Нет, не жили все эти горе-философы в Союзе, иначе бы не сочиняли столь наивные вещи. К чему это я – наткнулся в сети на парадокс брадобрея, известный также как парадокс Рассела: «Пусть в некой деревне живёт брадобрей, который бреет всех жителей деревни, которые не бреются сами, и только их. Бреет ли брадобрей сам себя?» Как могут заметить наблюдательные читатели – парадокс этот высосан из воздуха и к реальности не имеет никакого отношения. Бреет ли он сам себя или не бреет, добежит ли Ахиллес до черепахи или нет, обо всем этом могли рассуждать только граждане страшно оторванные от народа, живущие под колпаком сытой праздности.
А вот вам настоящий парадокс, живой, реальный, который чуть не свел меня по молодости с ума. Дело было в Луганске. Для нашей истории это не имеет значения, но я не смог удержаться от желания вставить в текст название города, где всё это и произошло.
Так вот, начиная с некоторого возраста стали мне знакомые и незнакомые горожане говорить, что я странно как-то смотрю на них и ещё более странно хожу. Случилась эта беда неожиданно и застала меня врасплох. Ни о чём подобном я никогда не слыхал. Бросился перечитывать классику, не могли же инженеры человеко-душ упустить такой необычный феномен. Но нет, упустили. Про жизнь тяжкую крепостных писали, про любовные мучения тоже, про собачек утопленных со слезами на глазах, про войну, лагеря и разные другие ужасы. А про странное смотрение-хождение – нет.