Весь предыдущий день его что-то беспокоило, как я понял – поиск именно этой формулировки. Как в воду смотрел. «Учительница первая моя», назовём её здесь Анфиса Евсеевна, была женщиной агрессивно-тёмной и искренне злобной. Она настолько яростно ненавидела и презирала детей, что периодически сама болела от этого воспалением какого-то нерва. Поток словесных оскорблений и провокаций идиотских положений был вполне обычен, из наиболее забитого мамой и бабушкой ученика она просто вырывала клочья волос, а девочку, о которую она обломала указку, Анфиса Евсеевна обвиняла в том, что это из-за неё она сломала эту свою подарочную резную указку. С тех пор стригусь под машинку.

#Она настолько яростно ненавидела и презирала детей, что периодически сама болела от этого воспалением какого-то нерва

Уравнения мы решать начали парой лет позже, но случай весьма показательный. Одна очень старательная и очень аккуратная девочка, как и многие девочки, считавшая, что здесь, во внешнем мире, можно жить, решила заданные уравнения и каллиграфическим почерком выписала их в тетрадке столбиком. Пропорции этого произведения заставили его занять чуть больше половины страницы, а чуть меньшая, справа, осталась пустой.

Когда столь безукоризненно выполненное домашнее задание попало на глаза Анфисе Евсеевне, она побагровела так, как будто бы через весь разворот в тетрадке было написано слово «ХУЙ», да и ещё и приклеена его фотография. «А это место кому нужно!!?? А это место нужно мне, чтобы вот так всё перечеркнуть и поставить два!!» – изрекла она со всей лелеемой ею торжествующей злобой и что-то ещё про нехватку в стране бумаги. В аутентичной фразе я не стал расставлять соответствующие шрифты и восклицательные знаки, отдав это на откуп воображению читателя.

Я думаю, что, когда девочка выросла, она сделала хорошую карьеру и позаботилась о пенсиях и зарплатах своих любимых учителей, а заодно и о стране, которая их руками ведёт войну против маленьких детей. Если её ругали дома за эту двойку и объясняли, насколько её дражайшая учительница добра и права, то позаботилась она, вероятно, и о родителях.

Для меня происходящее было небывалым чудом природы, которое я поначалу наблюдал из засады хорошего поведения – фильмы про разведчиков я всегда смотрел очень внимательно. Поэтому до меня очередь дошла не сразу. Докопаться до моего формального незнания чего-либо у неё не получалось – бока в этом смысле у меня были вполне круглые, бронированные, её пасть не раскрывалась настолько широко, чтобы их охватить, и зубы каждый раз соскальзывали по броне. Шипов я пока не показывал, но, в конце концов, если я не уничтожаю кого-то, хотя он только этого и заслуживает, это не значит, что я приглашаю уничтожать себя.

Претензии приняли какой-то совершенно иррациональный характер, имея вполне понятную цель – спровоцировать ребёнка назвать учительницу дурой и уже потом всласть уничтожать его вместе с родителями. Это было любимым развлечением Анфисы Евсеевны, которое мне много раз с отвращением приходилось наблюдать. С отвращением не столько к ней, сколько к родителям, позволявшим издеваться над собой и своими детьми. Со мной такие штуки не проходили, и я выслушивал весь её алогичный оскорбительный бред внимательно и спокойно, а на завершающий вопрос «ты понял меня?!!» всегда бодро отвечал «нет!». У неё хватало ума не спрашивать «почему?», поскольку было ясно, что мой анализ достоинств её выступления будет сильно длиннее его самого.

# … на завершающий вопрос «ты понял меня?!!» всегда бодро отвечал «нет!»

Когда отец в очередной раз забирал меня из школы, она по своей дурости выскочила из кабинета и с лестничной площадки второго этажа истерично проорала нам вслед: «Ваш сын слишком много знает!!». Других претензий ей пока сформулировать не удалось. Понятно, что такое положение не могло быть терпимым – я как гвоздь торчал посреди среды её обитания из детских слёз и подобострастия. Кстати – чем больше было подобострастия, тем меньше слёз, и наоборот – повод задуматься…