Начальник покрутил протокол задержания, сунул его куда-то в противоположную сторону от положенной папки и сказал товарищу, чтобы он сейчас отправлялся домой, непременно явился завтра утром, и его повезут в суд, а также поинтересовался, хорошо ли его поняли? Товарищ заверил, что понял его хорошо.

По поводу реакции публики «вот пришли фашисты». Она довольно распространена. В одно время очень усилились нападения провластных экстремистов на нацболов, и на одном из литературных мероприятий во время выступления Лимонова его личная охрана очень плотно контролировала весь зал. Здоровые ребята стояли через три метра в каждом проходе. Посетившая мероприятие интеллигенция просто млела от того, что фашизм уже наступил.

Почему фашизм? Не знаю – это у них такая реакция. После другого культурного мероприятия, также сопровождавшегося угрозой нападения, мы отходили плотной колонной, прикрывая Лимонова. Идущая с мероприятия расслабленная интеллигентная публика с пренебрежительной надменностью обсуждала:

– Вот видите – они же фашисты, даже сейчас строем ходят!

Как только эта фраза кончилась, в нас начали стрелять.

У разных людей – разная реакция. Как-то на одном из скучных митингов союзников мы стояли бесформенной толпой, постояли, поговорили, стало совсем скучно, и я предложил – давайте-ка построимся, чтобы как говно не стоять. Все с удовольствием построились. Тут же с разных сторон подбежали встревоженные менты с закономерным вопросом:

– Что вы собираетесь делать?!

Тем, кто оказался вблизи меня, я всё очень быстро объяснил:

– Есть такая мудрая военная поговорка – «если вы такие умные, то почему строем не ходите?», то есть, если вы не можете позиционировать себя физически, то как вы можете позиционировать себя политически? Вот мы и построились, чтобы идиотами не выглядеть.

Менты, произнеся успокоенное «а-а-а», расслабленно двинулись на прежние позиции – ведь, действительно, почему нужно ожидать каких-то глупостей от умных людей?

В Партию я вступил за месяц до гибели в бою первого бункера весной 2004 года. Но партийность – это не формальный акт, а принцип. За 30 лет до этого, в мой последний предшкольный год мы с дедушкой гуляли в парке, было тихо, спокойно, осеннее солнце было особенно ласковым, под ногами шуршала листва, играла музыка, которая мне так нравилась, и тут зазвучал «Орлёнок». Я слушал его и понимал, что у меня реструктурируется кровь. Песня закончилась, но я ничего больше не слышал. Когда через меня прошло Время – здесь это было, наверное, несколько минут, я посмотрел на дедушку и сказал:

– Дедушка, я сейчас вступил в Партию.

Более компетентного цензора трудно было найти. Деревенские нищета и голод, покалеченная серпом в шесть лет левая рука, «в людях» в Санкт-Петербурге, революционный Петроград, смертельная схватка с кулачьём Антонова, Ленинград и линкор Марат, и дальше все войны, пока подорванное в детстве здоровье позволяло. У него была биография, а не некрография, как сейчас.

#У него была биография, а не некрография, как сейчас

Детское воображение выдаёт картины в причудливом сочетании образов, и иногда мне представлялось, как я погибну в сражении, и товарищи, и среди них дедушка, будут прощаться со мной. Я представлял его взгляд, который можно было заслужить только с толком погибнув в бою. Он посмотрел на меня этим взглядом и сказал:

– Да. Но запомни – ты вступил в Партию, которая была, которой сейчас нет, но которая будет. Со мной это произошло, когда мне было столько же лет, сколько сейчас тебе, на службе в церкви.

Дедушка передавал горячей волной мне свою жизнь – во времена его молодости за подобные слова его немедленно убили бы, кто первым успеет – товарищи или враги. Товарищи за то, что Партия не вечна и не навсегда, а враги за то, что она возродится. Церковь оказалась лицемерной, и её ждала огненная гигиена.