– Вы… сильно отстали от занятий. Придется наверстывать. И усиленно, товарищ курсант.

– Так точно, – просипел я.

На занятиях, вдумчиво пяля глаза на принципиальную электрическую схему приемного устройства радиолучевого датчика, я видел, как из просвета в абракадабре сопротивлений, диодов и прочих полупроводников мне подмигивает лукавый женский глаз моего бывшего преподавателя.

Да, преподавателем она оказалась высочайшей квалификации, имею в виду, конечно же, не английский, тем более и общались мы с ней эти двое суток в основном междометиями…

Я безоглядно и слепо влюбился. И сознавал с каким-то обмиранием в сердце, что вот и у меня появилась та самая девушка, ждущая своего солдата. Да, пусть я был у нее далеко не первым, но к чему лицемерие, я ведь тоже не отличался, увы, целомудрием, о чем сейчас как-то даже и сожалел.

Но что те, прошлые увлечения! Так, неизбежные издержки физиологических инстинктов… И разве сравнимы они с любовью нынешней, истинной, окрыляющей, дарующей смысл бытия…

Я даже с полнейшей серьезностью воспринимал стишок из армейской газеты, опубликованный в рубрике «Литературное творчество наших воинов»:

Через три дня я почувствовал неприятное жжение при мочеиспускании.

– У вас опять сотрясение мозга? – спросила меня старуха-майор, когда я наведался в подведомственный ей департамент.

– Кажется, да, – честно и грустно ответил я.

Ознакомившись с результатами анализов, старуха сказала:

– Триппер. Я всегда была против увольнений и отпусков для лиц срочной службы. Хотя и офицеры… – Она выдержала паузу. Затем спросила тоном следственного работника прокуратуры: – Кто эта женщина?

– Я не помню.

– То есть?

– Ну, в общем, угар любви, случайная встреча…

– Вы какой-то диверсант, – обреченно сказала старуха.

На неделю я снова угодил в лазарет – в отдельный бокс, запираемый снаружи на крепкий запор.

Листая скучнейшую подшивку идейно выдержанных журналов «На боевом посту», с лживой радужностью живописавших прелести службы во внутренних войсках, я предавался философским размышлениям о любви и ее превратностях, однако о своем педагоге вспоминал, как ученик благодарный, ибо горечь ее последнего урока компенсировалась его безусловной полезностью в плане обогащения моего жизненного опыта.

Наконец запор шумно раскрылся, и с окаменевшей от уколов задницей я пошлепал из лазарета через пустынный строевой плац в учебку.

И тотчас попал на какое-то ответственное построение роты. Выяснилось: мы передислоцируемся за город, в полевые условия, и вернемся обратно в Москву лишь на выпускные экзамены.

После переклички я наведался в канцелярию.

Сидевший за столом ротный воззрился на меня, как дачный кот на сорвавшуюся с цепи собаку, произнеся драматически дрогнувшим дискантом:

– Что еще?..

– Я перенес инфекционное заболевание, – промолвил я веско, – и теперь хотел бы предупредить о нем источник… Разрешите воспользоваться телефоном.

– И у вас еще хватает…

– На моем месте мог оказаться каждый, – справедливо заметил я. – И мой звонок социально и общественно значим. Кстати, внутренние войска обязаны охранять покой и здоровье мирного населения. Этим и продиктовано…

– Звони, сволочь, – согласился ротный со вздохом. Затем, подумав, заметил: – Тебе бы в политработники… Цены бы не было. Подумай, кстати. А вообще… вывести бы тебя в чистое поле, поставить лицом к стенке и пустить пулю в лоб! Да-да! И если хочешь что-нибудь сказать, лучше молчи! И не делай тут умное лицо, не забывай, что ты – будущий командир, между прочим!