– Нет, – спокойно ответил я. – Просто оставил свои телефоны, сказал: если что, звони…

– Если – что?.. – вкрадчиво переспросил генерал.

– Честно? – с грубым напором спросил я.

– Ну… честно, – произнес военачальник, от напора опешивши.

– Предлагалось служить в Москве. – Я надолго задержал в груди воздух.

– Так…

Молчание.

– Где именно? – взволнованно спросил генерал.

– Я пока не определился с решением в принципе, – ответил я вдумчивым тоном идиота. – Концептуально, как говорится.

– Пшел вон, – процедил генерал растерянно.

Вызванный к нему следом за мной командир роты получил, видимо, какие-то особые распоряжения относительно моей персоны и на обратном пути в казарму косноязычно мне приказал:

– Эта… Ты после госпиталя… нуждаешься в поправлении самочувствия… Убываешь, в общем, в увольнение. На три дня. Форма эта… парадная.

«Яволь!» – подумал я, но ответил по уставу, степенно:

– Есть…

Полагаю, я справедливо заслужил это увольнение!

Прошло неполных три месяца с того дня, когда я покинул свою московскую квартиру, однако по возвращении она показалась какой-то странно отчужденной от меня сегодняшнего: пространство комнат сузилось, знакомые вещи не узнавались, и почему-то невольно приходила мысль о душе, обходящей после смерти свой земной дом перед неизбежным уходом из него в неведомое.

Грустное сравнение… Даже тягостное. Я всячески старался отмежеваться от него: дескать, подумаешь – каких-то два года армии, пройдут – не заметишь, но отчего-то занозой засело в сознании предощущение, что если и возвращусь я в эти стены, еще недавно оберегавшие мою юность, то нескоро, если вообще возвращусь…

Утром, на второй день увольнения, я встретил в магазине школьную учительницу английского – некогда молоденькую миловидную выпускницу пединститута, страшно смущавшуюся моего присутствия на занятиях. Имею в виду не себя как личность, а свое американское происхождение и связанное с ним знание языка.

Прошедшие годы учительницу отнюдь не состарили, а что же касается миловидности, то ее даже прибавилось, хотя угол зрения солдата срочной службы при встрече с дамой – величина, определяемая преломлением светового потока через некий магический сексуальный кристалл, так что за достоверность спонтанно родившейся характеристики: «она была как сон чудесный» – не поручусь.

– Толя? – искренне обрадовалась моя бывшая учительница и поцеловала меня в щеку. – Ну, как ты?..

Если вопрос касался текущего момента, то ответ на него прозвучал бы, думаю, для автора вопроса шокирующе, ибо, повествуя о своей армейской долюшке, я усиленно размышлял, под каким бы предлогом к себе красавицу учительницу пригласить, тем более маман была на работе и квартира бесполезно и преступно простаивала.

– Может, посидим, по рюмке коньяка… – обтекаемо предложил я, получая из рук продавщицы пакет с апельсинами.

– С удовольствием, – с какой-то даже готовностью согласилась она. – Но я жду звонка… Так что только если ко мне… Ты как?.. Коньяк, кстати, есть…

«Ты как?» Интересный вопрос!

Не знаю, какого она ждала звонка и был ли таковой, но последующие двое суток увольнения я всецело посвятил упоительным прелестям молодого женского тела, полностью растворившись в нем. Учительницу именовали Ксения, и этим именем следовало бы называть тайфуны.

С двухчасовым опозданием, качающийся от бессонницы, пропахший распутством и дамской парфюмерией, с криком маман в ушах: «Вот ты какой!» – я прибыл под испытующий взор своего капитана, произнеся неповинующимся, деревянным языком зазубренные словосочетания о готовности продолжить священный долг…

Комроты выразительно посмотрел на часы. Помедлив, изрек с хмурым осуждением: