Конечно же, я гнал от себя все эти мысли и предчувствия. Айрин ежесекундно нуждалась в моей поддержке, я должен быть сильным за нас двоих. Но опять она справлялась с этим лучше меня. Исхудавшая так, что кожа её казалась прозрачной, серая как мрамор могильной плиты, едва стоявшая на тоненьких ножках с огромным животом, она выглядела гораздо сильнее меня – сильнее мужчины, который должен стать ей опорой, стеной, защитой.

– Даже не умея читать твои мысли, я чувствую, о чём ты думаешь, – Айрин прижалась к моей спине.

– Зачем поднялась? – Я повернулся к ней лицом.

– Я не больная, – насупилась она.

– Тебе положено лежать, – настаивал я.

– Вот увидишь, – я знал, что она верила в свои слова, – всё будет хорошо, – каждый раз верила, – у нас родится здоровый малыш. Мы всё исправим!

Я должен был всё исправить сам. Не делить это бремя с ней, не взваливать на её худенькие плечики столько боли.

Мы жили у тётушки Лулы. Даже во время беременности Айрин собирала травы для Лулы, а я всё чаще стал помогать с больными, которые приходили к тётушке за помощью.

Так мы и жили, как отшельники. Как будто были одни на всей земле.

Мой мир и моя жизнь сфокусировались вокруг Айрин и нашего ребёнка, который вот-вот должен был появиться на свет. Тётушка ходила за Айрин и постоянно что-то шептала, я не мог разобрать слов.

Однажды, когда мы остались с ней наедине, а Айрин спала в соседней комнате, я спросил:

– Что это вы постоянно шепчете?

Тётушка Лула подняла на меня глаза, и я впервые прочитал её мысли, как будто до этого она выстроила защиту, а сейчас намеренно опустила её.

«Ты же знаешь, что её мне не спасти. Я надеюсь спасти хотя бы младенца…»

– Не думайте так! – ответил на её мысли я, сцепив зубы.

– А ты думаешь, Вселенная так просто дарует тебе искупление?

– Вы ничего не знаете!

– Зато я чувствую, какую ношу ты пытаешься тащить один, только вместе с любовью ты разделил с ней и свою боль. Нельзя делить с тем, кого любишь и кто любит тебя, только счастье!

– Она сама так захотела! – затолкав ком боли подальше, выдохнул я.

– Она имеет на это право, ведь так?

Я молчал.

– Она тоже причастна к той ошибке, ты же знаешь.

– Нет, это только моя вина!

– Это не так, – вздохнула тётушка. – В этом виноваты вы оба.

– Давид? – Нас прервал встревоженный шёпот Айрин.

Я пошёл к ней.

– Кажется, началось! – Она смотрела на меня испуганно.

– Что? Теперь? – Я присел возле неё, схватив её руку. – Какая холодная… – Прислонил её к губам, пытаясь согреть горячим дыханием. – Позову тётушку…

– Постой! – Я заметил, как из уголков её глаз начали вытекать струйки слёз, оставляя на бледных щеках розовые дорожки. – Пообещай…

Я потянулся свободной рукой к её щекам, вытирая их.

– Мир мой, ты сама убеждала меня, что всё будет хорошо. Я обещаю тебе…

– Что никогда не оставишь нашего малыша! – перебила меня Айрин и, стиснув зубы, приглушила болезненный стон.

– Обещаю! – бросил я и, отпустив её ладонь, выбежал в другую комнату.

Но тётушка уже знала, что началось. Она, сжимая тазик с водой и закидывая тряпки на плечо, зашла в комнату, откуда слышался стон Айрин. Я ринулся за тётушкой, но она закрыла дверь перед моим носом.

– Всевышний, – шептал я, прижимая обе ладони к солнечному сплетению, – это я должен страдать, не она! Даруй нам прощение, забери её боль, верни Айрин мне…

Он её забрал боль. Вот только не вернул Айрин мне.

Я не знаю, сколько времени Лула провела в комнате. Всё эти долгие минуты я сидел у двери. Когда тётушка вышла ко мне с младенцем на руках, я поднялся. Она улыбалась, а по её щекам катились слёзы.

«Это мальчик!» – прочитал в её мыслях я.