Когда она поблагодарила его и хотела выйти из кабинета, тот поднял голову и, показывая пальцем в потолок, сказал:

– Благодари Его, что у тебя есть такой брат, как Мелкон, он и мне брат.

Хотя вопрос и решился как нельзя лучше, разговор с председателем оставил в ее душе неприятный, даже правильнее сказать, отвратительный осадок. Она шла и думала: «Ну, предположим, родственники мужа относились ко мне не очень хорошо, но остальные же со мной общались даже очень хорошо, и вообще в селе все относились друг к другу очень даже хорошо. В городе будет, наверное, так же: не все же там являются родственниками моего мужа. Почему Эдуард Самвелович думает, что там все родственники моего мужа? Скорее всего, опасается, что родственники мужа не дадут мне ребенка увезти с собой. Да, он прав, надо будет что-нибудь придумать в оправдание отъезда и ни в коем случае нельзя говорить, что собираюсь уехать насовсем. Спасибо ему, сам сказал, что делает все ради Мелкона. Откуда они знают друг друга? Ведь Айрапетян неместный…» – с этими мыслями она даже не заметила, как дошла до дома.

С этой справкой она уехала из своего родного села Верес в полный таинственностей, неизвестностей и страха город Баку – тогда еще и предположить не могла, насколько правильным было ее решение, и не думала, что сын вырастет, закончит университет и станет писателем; а став писателем, он название своего села возьмет как псевдоним; не думала, что будет печататься как Орхан Вересли, а в кругу друзей будут его называть Аликом – с легкой подачи молодого русского поэта Александра Сафрошина, с которым он подружится во время учебы в Московском литературном институте.

Прокручивая эти мысли в голове, он посмотрел на Зордана, а тот, как бы уловив его незаданный вопрос, продолжил свою речь:

– Мы знаем каждого ребенка, которого родила женщина- армянка; нам, армянам, не важно, кто наш отец, для нас главное – та, кто родила нас, вскормила и воспитала. Я уверен, что в лице нашего друга Алика наш народ имеет достойного сына, и наступит день, когда мы по праву будем им гордиться.

Закончив этими словами речь, Зордан залпом выпил свой бокал (хотя у всех остальных рюмки и бокалы давно были опустошены) и поставил его на стол. Закусив разными яствами, снова налил себе коньяка и хотел было обратиться ко всем, чтобы последовали его примеру, но заметил, что многие уже сделали это без его команды, а кое у кого рюмка снова была пуста, в том числе и у Геродота.

Его Зордан не любил и не особо старался скрывать это, и при случае не упускал возможности кольнуть укорами типа: «Ему только и писать о том, как армянские и азербайджанские пастухи воруют друг у друга щенков и баранов, или про буйволицу, серьезные темы ему не по зубам». Он, видимо, желая выговориться и не особо заботясь о том, слушает его кто-то или нет, продолжил:

– Каждый из нас должен сделать все зависящее от него для возрождения нашей родины в исторических ее границах. Нас ничто не может остановить на пути к этой великой цели. Наш путь освещается и освящается нашей святой церковью.

Он и сам перестал интересоваться тем, какое впечатление производят его слова на товарищей, и другие уже перестали проявлять к нему интерес. Разговаривали уже по принципу «все со всеми и каждый ни с кем конкретно». Таким образом, сколько прошло времени, никто не заметил. Каждый начал на себе чувствовать силу дозы принятого алкоголя. Зордан, слегка пошатываясь, поднялся вновь и, слегка постукивая ножиком по бутылке, призвал всех послушать его. Когда взоры всех были устремлены на него, сказал, что завтра не пойдет на конференцию, а поедет в Дилижан на встречу с одним очень важным и уважаемым человеком.