Но он-то не выживал. Явно не выживал. И все чаще его мучил вопрос: да надо ли выживать? Да стоит ли? Есть ли что-нибудь, для чего стоило бы жить, терпя все это?

Что-то чуждое ворвалось в его душу. И распоряжалось им. Он был сам себе не хозяин. Не мог, не мог же он по доброй воле обидеть Катю, Олесю, мать… Да, мать… Когда он вспоминал ее глаза, ему хотелось закрыть свои. – Ну, разве я виноват? – шептал он тогда. – Ну, разве я виноват?.. Так что же я такое? Щепка в водовороте? «Тварь дрожащая»?.. – Он стонал, и – ничего не решалось. Сплошной вопрос.

Вот с этим молчаливым вопросом он все чаще вглядывался в людей. Все в его душе вставало вверх дном, и весь мир хотелось испытать, проверить заново. Любовь? Да существует ли она вообще? Хоть у кого-нибудь есть так называемая нерушимая любовь? Или все вывеска, афиша, обман для таких идиотов, как он? Вот и в нем самом… Одна «нерушимая любовь» сменила другую. Или две «нерушимые» рядом? А на самом ли деле нерушима эта его вторая, роковая? Или… или все одно?

Вот это сказано честно. Вот это – разговор. Как-то он у общих знакомых повстречал Анку с ее Сергеем. Анку он очень любил. Как сестру по Ольге Алексеевне. Сергей… Черт его знает, что она в нем нашла, но говорит, что любит, что это такая любовь!.. Антон усмехнулся криво и горько. В этот-то момент и поймал на себе взгляд Анки. Он был полон не то ужаса, не то глубочайшего сочувствия. Может быть, и того, и другого вместе.

Анка рассказывала потом Ольге Алексеевне:

– Понимаете, я ведь ему Катю не прощаю. Я хотела стать в позу, то есть просто, думаю, и говорить-то с ним не стану. И вдруг увидела его лицо!..

– Что, серый, землистый?

– Еще хуже. Я почувствовала, что погибает человек. Я его потихонечку увела из-за стола в кухню. Покурить пошли. «Что с тобой?» – спрашиваю. Он глаза вскинул. Они совсем запали. В них слезы стоят и не льются. Ну, не здесь же, – говорит, – рассказывать. Хочешь, я к тебе завтра приду, поговорим.

– Хочу, – говорю, – приходи. Я завтра днем свободна. – Анка остановилась..

– Ну, вот и пришел… С бутылкой. Правда, еще не пьяный. Мы поцеловались, как всегда при встрече. Вдруг чувствую, он иначе целоваться хочет – верить не могу. «Что ты, – говорю, – с ума сошел?» – «Почему, – говорит, – сошел? Ты что, только сумасшедшим можешь нравиться? А может, – говорит, – я тебя давно люблю? Могла бы ты для меня бросить Сергея?»

Представляете? «Да с чего ж ты взял, что я от Сергея могу уйти?» – говорю ему. А он отвечает: «Все от всех могут уйти. А от Сергея и подавно. Не стоит тебя Сергей». Ну, это я знаю – его давнее к Сергею. Тут он дурак-дураком. Даже когда был умный, здесь был дурак. Никак не мог понять, что я в Сереже нашла.

Ну, я стала его урезонивать. Ты, мол, выпил лишнее. «В рот еще, – говорит, – не брал. Вчера размахнулась, хотела человека спасать, а теперь – в сторонку? Подыхай, собака?» Ольга Алексеевна, чувствую я, что он и вправду может на себя руки наложить.

Это видно было, только не из-за меня, конечно… Я тут ни при чем. Но что ж мне делать было? И вдруг я так разозлилась – и закричала: «Эгоист ты, гад! Сам всех губишь, а тебя спасать надо?! Да почему ж я тебя должна спасать, а Сергея губить? Я его люблю, а не тебя!» – «Правда, – говорит, – его любишь?» – тихо так сказал и вдруг стал похож на себя прежнего. И мне почудилось, что это ему позарез, до смерти надо было испытать, а есть ли на свете любовь, которую нельзя разрушить?.. Я тогда еще больше обозлилась и стала его ругать, уже не помню как. А он говорит: «Погоди, тигле… Ну, забудь все, что я говорил, только съезди со мной разок на озеро Сариклен. Давай посидим там, под теми вязами… А? Мне только этого и надо, а больше ничего не надо. Я бы с матерью поехал. Но ведь не попросишь ее об этом. Дичь ведь. Ну, конечно, и у тебя просить – дичь. А почему? Ты что, не веришь, что я тебе брат?» Понимаете, это после всего, что наговорил? Ну, есть тут здравое что-то? Погибает человек, черт знает до чего дошел. И – жалко его, так жалко!..