Фата должна была быть очень нежной, платье в талию, и обхватывать её так, чтобы стянуть. Перчатки – до локтя. Классика. Я болела свадьбой и видела ее во снах. Он привёз мне ожерелье из бирюзы и серьги. Мой Виктор Цой и Орасио Оливейра в одном лице. Любитель сложной литературы и множественных женщин, нет-нет, на самом деле он философ и любил, конечно, меня одну. Ну как со мной могла соперничать какая-то Лина. Нееет. «Я исполняю свой танец на цыпочках, его танцуют все девочки моего роста», – пела Настя, а я слушала и думала, ну это ж не про меня. А он привёз из Польши и подарил мне целое ожерелье из бирюзы. И обещал всего себя вскоре, ведь я уникальная, филологическая барышня, а теперь еще и училка. А я, как истинная училка, начинала пить, не спрашивая никого, – ни Бога, ни дьявола. Пить во всё своё нутро, а оно у меня – огонь. И я бы даже вышла за него замуж, если бы он понял раньше, кто он на самом деле. Не полуцой, не полуоливейра, а М., философичный и духовный человек. Но ему ещё столько предстояло всего, а я хотела свадьбу, и мы были бы очень красивой парой. И у нас были бы красивые дети, которые слетелись на мою любовь. Души, маленькие духовные души, слетелись на фитилёк того, что люди зовут преданностью человеческой; и росла она в дебрях плюща, струившегося по стенам комнаты, куда он приходил со своими огромными руками с корявыми в суставах пальцами, со щетиной и табачным запахом, со штанами, майками, волосами, которые я собирала с подушки и прятала в мешочек и берегла. У меня скопился целый пучок его чёрных, как смоль, волос. Он пил и звонил мне ночью, но теперь реже, один раз он пришёл ко мне в школу, где я пропадала в тетрадях и детях, он встретил меня и довёл до дома. Ему нужно было моё тепло. Его не любил так никогда и никто до меня, я молилась о нём каждый день и каждую ночь. И я была предана ему ежеминутно, и я за него отдала бы свою драгоценную жизнь.

Слёзы не останавливались, я даже забыла смотреть на часы. Когда я опомнилась, мне стало страшно. Почти три часа нет моих спутников. «Что-то случилось». Потом я подумала, что космос специально посылает мне испытание, и вспомнила бесспорное лекарство, которое работало всегда. У меня была с собой книга – закачанный в телефон комплект «Шримад Бхагаватам»1, я точно знала, что любое прикосновение к ней всегда несло облегчение. Ум до того сейчас увлекся собственным несчастьем, что остановить его могли только божественные строки. И я уткнулась в телефон и решила идти методом тыка, попасть в любую песнь, начать любую главу. Тааак… Открыла. Мозг сосредоточился. Кажется, по извилинам полился строгий голос Духовного учителя.

«Царь Парикшит спросил Шукадеву Госвами о том, что же на самом деле означает материальный лес, и Шукадева Госвами ответил ему так: Дорогой царь, человек, принадлежащий к торговому сословию [ваник], постоянно стремится заработать денег. Иногда он отправляется в лес, чтобы дешево получить там такие товары, как дерево и земля, а затем продать их в городе по высокой цене. Так и обусловленная душа из жадности входит в материальный мир ради какой-нибудь материальной выгоды. Постепенно она забирается в самую гущу леса, не зная толком, как из нее выбираться…» (Шримад Бхагаватам, песнь 5, часть 2, 14—1)

Почему я стала читать «Шримад Бхагаватам», ведь раньше я находила утешение и знание в художественных текстах, например, томик Марины Цветаевой или любимый роман «Мастер и Маргарита» могли дать ответы на мои вопросы. Да, и часто строки из этих книг, когда я открывала страницы наугад, попадали прямо в точку, и я шла по указке из этих священных для меня книг. Фразы «Вам отрежут голову», или «Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила», «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землёй, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший» или «Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы» из булгаковского романа попадались особенно часто. В списке гадальных текстов скоро появились и «Сиддхартха» Германа Гессе, и «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха, книжки Паоло Коэльо, а до них были и Анна Ахматова, и Осип Мандельштам, и Саша Соколов. Но… Все они несли ту нагрузку, которую каждый из любимых авторов включил в текст с вибрациями собственных жизненных ситуаций и их преломления в сложной сети реальности. Это был эмоционально очень насыщенный информационный пласт. Потом я стала гадать на книжках по шаманизму, а завершилось все великолепным текстом «Мышь полевая», научным трактатом с фотографиями. С каких-то пор я перестала использовать книги для утешения. Но в мою жизнь незамедлительно вошли священные тексты, а от них пришли защитная мощь и мистическая сила, которые не просто направляли, а заставляли меняться, осознавать прошлое, настоящее и понимать себя.