Как она успела заметить, власть Фокса на корабле была внушительной. В нем было что-то такое, что, несмотря на уважение к капитану, заставляло многих искать поддержку в старшем помощнике капитана. В Фоксе светилась какая-то доброта, детская непосредственность и, вместе с тем, в твердости и мужественности с ним могли бы поспорить разве только самые бравые матросы. И невольно Лусия тоже поддалась очарованию Фокса, хотя раньше думала, что терпеть не может рыжих.

Единственное, что смущало девушку в старшем помощнике, – это его религиозные предпочтения, точнее, их полное отсутствие. Как-то Лусия спросила его, какого он вероисповедания, на что он (уже без своей наигранной французской манеры) ответил: «Аллах, Христос, Будда – все одно». Теперь же он внимательно, без тени улыбки и, как показалось девушке, с отцовской нежностью смотрел на нее.

– Вы проводите меня до каюты? – попросила Лусия, избегая смотреть туда, где мог быть капитан.

Между тем Дэвид Мирр стоял у штурвала и вел прекрасное белое судно. В застывшем облике капитана было что-то непроницаемо-холодное. В свете полуденного солнца он казался высеченным из камня; он был частью «Овидия»…

Фокс с удовольствием проводил до каюты онемевшую девушку, пожелавшую остаться в одиночестве…

Лусия не могла ни читать, ни лежать, ни сидеть. Ей все время хотелось куда-то бежать, прыгнуть в воду, наконец, или сделать что-то подобное, что не соответствовало привычному, сложившемуся в испанском обществе образу благочестивой католички.

Голова раскалывалась так, будто сам Гефест устроил там наковальню и теперь с особым усердием стучит своим молотом, выбивая искры из глаз. Но жаловаться кому-либо на плохое самочувствие она не хотела, поскольку, как она уже поняла, кроме самого капитана, на корабле никто никаких лекарств в руках не держал. А от одной только мысли, что Дэвид мог оказаться возле нее, на расстоянии вытянутой руки, девушку бросало то в жар, то в холод. «Какое-то дурацкое наваждение!» – думала она…

К обеду Лусия так и не притронулась. Она все время хотела пить. Пытаясь чем-либо занять себя, терзаясь угрызениями совести, мыслями самыми противоположными и подчас абсурдными, девушка, наконец, дождалась вечера.

Но и вечер не принес ей успокоение. К тому же, усилившаяся морская болезнь делала черное дело: Лусия чувствовала себя все более и более скверно. Как она мечтала в эти часы оказаться где-нибудь далеко на суше!

Как только пробило восемь склянок, Лусия решила, что в каюте находиться больше не может. Как она полагала, в это время никто не потревожит ее одиночество. И, действительно, на открытой палубе никого не было, и девушка спокойно стала осматривать судно и его бортовые примечательности. Так незаметно она дошла до полуюта и только тогда услышала знакомые голоса.

Капитан и его старший помощник стояли ближе к корме, и их фигуры отчетливо вырисовывались в лунном сиянии ночи. Одна, длинная, крепкая, фигура Фокса, другая, высокая и сухая, – капитана. Почему-то Лусия сравнила их с деревьями. Фокс был подобен платану, а капитан – кипарису.

Сейчас капитан был облачен в столь привычную для него одежду: светлая туника, подвязанная лентой из тонкой кожи, штаны из легкой полупрозрачной ткани, вроде тех, что носили в Марокко, по-восточному богато украшенная чалма, обвитая вокруг головы Дэвида… Почему-то его одеяние напомнило Лусии смертный саван воина Альмохады…

Капитан с Фоксом о чем-то оживленно говорили, быть может, они даже спорили. Фокс нервно курил трубку и, сбиваясь, переходил то на арабский, то на английский язык. Капитан, напротив, казался совершенно бесстрастным.