Шесть дней прошло с того момента, как я покинула загородный дом Громова, спрятав фальшивый паспорт во внутреннем кармане куртки. Шесть дней, как он прочитал записку. И вот я возвращаюсь назад.

Это просто сумасшествие.

Но одно дело – блефовать перед сотрудниками Министерства Добрых Дел, а совсем другое – врать самой себе. Конечно, я их боялась. И тюрьмы боялась, и за маму боялась, и за себя. Я даже за Громова испугалась...

И знала, что вариантов, на самом деле, у меня нет. Не вернуться я не смогу, иначе они действительно упекут меня далеко и надолго.

Но, по крайней мере, мой блеф частично сработал, и они рассказали мне, почему хотят, чтобы я вернулась.

Каким же это оказалось безумием.

И, самое главное, как они представляют себе это? Я звоню в дверь, Громов открывает, я падаю в его объятия, мы целуемся?!

Он должен меня сейчас ненавидеть. Ведь он организовал ради меня убийство Зимы, а я сбежала. Я не верила в счастливые совпадения и не верила в то, что смерть бандита была роковой случайностью. В конце концов, Громов обещал обо всем позаботиться, и, очевидно, он это сделал.

А я, неблагодарная дрянь, ушла.

Я застонала и зарылась лицом в подушку. Мерный стук колес не успокаивал, а раздражал, мешая заснуть, и вместо сна мне приходилось заниматься самобичеванием.

Я его бросила. Он ради меня ввязался в очередную войну между группировками, а я его бросила.

Но ради меня ли?.. Ради меня или ради удовлетворения своего эго? Ради своего желания показать, чья я девочка? Они же обожали это делать. Клеймить своих баб. Ставить на них штамп собственности.

Черт, Маша.

Мне было больно, и я была к нему несправедлива. Я зажмурилась и поспешно провела ладонью по глазам. Хотелось накрыться с головой одеялом и просто исчезнуть. Раствориться. Перенестись куда-нибудь за тысячу километров отсюда, где меня никто не знает и где нет ни ФСБ, ни Громова, ни бандитов. Никого.

Я сдавленно застонала, укусив одеяло, чтобы не перебудить храпевших соседей по плацкарту. Если бы я знала, как далеко это зайдет, я бы сбежала от него при первой же возможности. Когда был идеальный момент?

Наверное, то самое утро, когда я села в одну машину с ним и Гордеем, а ее попытались потом расстрелять. Тогда была пройдена моя личная точка невозврата. Та перестрелка и случившееся на даче – убийство его друга и подельника – перевернули мою жизнь, но также крепко-накрепко связали меня с Громовым. Наверное, я могла уйти до того дня и вернуться к своей мирной, скучной жизни. Но после вернуться уже не получилось бы. Это проклятое убийство всплыло бы так или иначе, и потянуло бы за собой столько событий...

Почти так и случилось в итоге.

В основе наших с ним отношений лежало бог-знает-что. Я спасла его сына и убила его друга. Он отмазывал меня от ментов. Чтобы, в том числе, прикрыть и свою жопу. Какой-то бесконечный круговорот грязи и мерзости, и подлости. Крови и мертвых людей.

Все было неправильно с самого начала. С самого начала все было обречено на провал. Мы не должны были встретиться, наши пути не должны были пересечься. В иных обстоятельствах мы никогда в жизни не оказались бы вместе в одном помещении. Наши отношения были неправильными. Искусственными. Вызванными внешними обстоятельствами.

Громов не мог в меня влюбиться. Такие, как он, не влюбляются в таких, как я. Ему в голову ударил адреналин и стресс и, может, даже страх, и эта жгучая смесь вылилась в извращенное подобие любви.

Только это была не она. А я, наивная дура, позволила себя обмануть. И была рада обмануться.

А сейчас Громов наверняка очнулся от этого наваждения. Побесился, наверное, в первый день. Может, побил кулаком стену, или растратил весь магазин пистолета, стреляя по вазам. Но потом переспал с этим со всем, перешагнул и забыл. И уже живет дальше. Потому что вырвался из этой липкой паутины взаимных долгов и взаимных секретов, когда раз за разом обстоятельства сталкивали нас лбами, и выбора, в общем-то, никакого не было.