— Я должна тебе кое-что сказать...

Я начала и замолчала, пронзенная очень простой, но невероятно неожиданной для меня мыслью. Мне было трудно говорить, потому что все мое существо противилось тому, чтобы сделать ему больно.

Я не хотела, чтобы ему – жесткому в общем-то бандиту, который убивал людей и творил другие вещи, о которых я не хотела знать, – было больно.

— И ты тоже?.. — он криво усмехнулся, но все же поднял, наконец, лицо и посмотрел мне в глаза. От его взгляда дыхание перехватило во второй раз, и я облизала сухие губы.

— Сегодня у меня день откровений, знаешь... — он пожал плечами и откинулся на спинку кресла, продолжая держать мою ладонь в своей руки, и, Боже мой, это придавало мне сил.

— Я днем заходила в твой кабинет, — я заставила себя смотреть ему в лицо.

— Зачем?

Громов мгновенно напрягся и подобрался, и все следы его минутной расслабленности исчезли, стоило мне моргнуть. Даже ладонь замерла на моих лопатках, и сквозь тонкую ткань свитера я чувствовала, меня жгут его прикосновения.

Я заерзала на его коленях и уронила вниз голову, испытывая гремучую смесь стыда, сожаления и вины.

— Если скажу, что заблудилась – поверишь?

Уголки его губ дернулись в намеке на улыбку.

— Нет.

— Хотела узнать, почему ты так злился утром.

И кто сказал, что говорить правду – легко и просто?..

Его рука безотчетно сжала мое запястье, заставив меня зашипеть от боли. Он сразу же ослабил хватку, но продолжал приковывать меня к себе тяжелым взглядом исподлобья.

— Узнала? — обманчиво ласково прошелестел он.

— Я ничего не поняла в листах, которые нашла в папке.

— Зачем ты мне это рассказываешь? – Кирилл убрал ладонь с моей спины, чтобы помассировать глаза, и я почувствовала себя почему-то голой.

Словно его прикосновение успокаивало меня и дарило иллюзию защиты, а теперь это ощущение исчезло, и я осталась одна наедине со своими ошибками.

— Потому что в процессе меня прервал охранник, который тоже хотел узнать твои секреты.

Я скупо хмыкнула, потому что было невозможно не оценить эту иронию. Один воришка застал другого воришку на горячем.

— Какой охранник, Маша?

Громов резко выпрямился в кресле, и от неожиданности я едва не свалилась с его коленей. Он жестко удержал меня за плечи, притянув к себе, и даже слегка встряхнул, пытаясь поймать мой взгляд.

— Какой охранник?

— Мне больно, — я пошевелилась, пытаясь ускользнуть из его хватки, и к моему изумлению, он поспешно разжал пальцы, ослабив давление на кожу.

Может, и синяки не останутся.

— Я не знаю. Я спряталась за шторой и видела только его спину. У тебя все охранники одинаковые.

Несмотря на внутреннее напряжение, он усмехнулся.

— Но я слышала его голос. Он позвонил кому-то...

— Позвонил? Ты ничего не путаешь?

Громов требовательно, пристально выглядывался мне в глаза, словно надеялся найти там ответы или распознать ложь.

— Вот и я удивилась.

— И что он делал у меня в кабинете?

— Копался в твоем сейфе...

— Что?!

Он вскочил на ноги, и только его руки удержали меня от падения во второй раз. Я невольно зажмурилась, утратив контроль над эмоциями. В голове уже раздался стук перевернутого столика или разбитой лампы, или моей головы – в зависимости от того, что он примется крушить на этот раз.

Но в реальности в спальне стояла тишина, прерываемая лишь его тяжелым дыханием. Когда я открыла глаза, то встретилась с ним взглядом. Он смотрел на меня с сожалением и еще какой-то эмоцией, которую я не могла распознать. Которую я раньше не замечала в его взгляде.

— Он открыл мой сейф? В кабинете?

Он скрестил на груди руки, снова превратившись в бесконечно далекого мужчину, которого я едва знала.