— Это правда? То, что ты говоришь сейчас – правда?

Она уже врала мне однажды. Про Бражника. И, вероятно, про сотню других вещей. Поэтому я и задал этот вопрос. Мне было важно поверить в ее искренность. Она кивнула, как-то так, неопределенно. Непонятно, то ли сознательно головой дернула, то ли вздрогнула из-за моего вопроса.

— Правда, — отозвалась она, встретив и выдержав мой тяжелый взгляд. Погладила меня по щеке, очертила пальчиками скулу и снова спрятала свое лицо у меня на груди.

Твою мать.

— А ты правда пил все это время? Я угадала? — до меня донесся ее сдавленный голос, и я хмыкнул.

— А какая разница?..

Я посмотрел на женщину, которую держал в своих объятиях. Я видел сейчас лишь ее склоненный затылок и чувствовал, как ее пальцы выписывают на свитере в районе груди неведомые мне узоры. Я хотел ей поверить.

— Хочешь остаться?

Маша все-таки подняла голову, посмотрев на меня. И я пожалел о том, что спросил. Лучше бы промолчал, потому что перекрыло горло от ее взгляда. И вся кухня вдруг уменьшилась, сжалась, до крошечного расстояния между мной и Машей. Я почувствовал, что задыхаюсь, и рванул воротник свитера в сторону, оттянул его, но легче не стало.

Потому что она продолжала на меня смотреть, и мне было по-прежнему безумно жарко и душно. Твою мать.

— А ты хочешь, чтобы я осталась? – спросила настороженным, удивленным голосом и склонила голову набок, внимательно всматриваясь мне в глаза.

Я отвернулась. Не мог больше выносить этот взгляд.

— Не хотел бы – не предлагал, — буркнул я, рассматривая открытый шкаф прямо у себя перед лицом.

Но Маша настойчиво потянула меня за руку, вцепившись в запястье изо всех сил.

— Кирилл, — позвала требовательно и строго, словно я был провинившимся мальчишкой. И снова по имени. — Скажи вслух, ­— не попросила, а приказала, дерзкая чертовка. — Скажи. Мне важно.

И тут я вспомнил, как чуть раньше сегодня она уже кричала про слова, которые я не сказал. Что если бы сказал, то она бы не ушла.

— Хочу, — тяжелым камнем обронил я в пустоту перед собой, по-прежнему на нее не смотря.

Я не мог. Не мог видеть этот восторженный, радостный взгляд. И не должен был, если хочу сохранить хотя бы остатки самоконтроля.

— Я тоже хочу, ­— доверительно прошептала Маша моей груди и потерлась кончиком носа о свитер.

И я почувствовал, как развалился внутри себя. Рассыпался на сотню маленьких Громовых, которые млели от ее действий. Я смотрел на ее затылок и скрежетал зубами, потому что все еще хотел припомнить ей ее безумства. Ее уход. Ее записку. Хотел, но уже не мог. Не мог, потому что как дурак расплавился под ее взглядом. Расклеился, словно школьник, когда она звала меня по имени и легонько касалась ладошкой. Словно я не бандит, который убивал людей.

Твою мать, Маша.

Я стиснул зубы.

­— Но второго раза не будет, — с усилием вытолкнул из себя и слегка потянул ее за волосы, заставив запрокинуть голову и посмотреть мне в глаза. Взгляд поневоле скользнул по обнаженной шее, которую она словно выставила для меня. Я видел синие прожилки вен под тонкой, бледной кожей.

— Я больше не собираюсь никуда не уходить.

— Я не об этом, ­— я покачал головой и не вернул ей улыбку, с каким-то садистским удовольствием наблюдая, как веселье померкло и в ее взгляде. — Второй раз я тебя не прощу. Одну ложь я уже забыл. Второго раза – не будет.

Маша снова улыбнулась. Легко и беззаботно, словно я не пытался вдолбить ей в сознание нечто очень серьезное. А потом приложила к моим губам палец, сдвинула брови к переносице и покачала головой.

— Давай не будем считать, кто и что сделал и сколько раз, хорошо? Мы с тобой не калькуляторы… Иначе это не примирение, а шантаж.