И вижу я, как из сих звуков, в узор сплетающихся, рождаются миры. И первый мир мой – мое раннее детство, в котором я снова с отцом возле стога сена. Большие вязаные квадратные снопы из душистой люцерны. В середине стога одного снопа не хватает – тут что-то вроде пещерки. А в ней маленький зайчишка, которого вовремя заметил сосед, что работает на сенокосилке, и отдал отцу: «На, возьми, дочке покажешь!» Он испуган и дрожит, прижав ушки к затылку. А я его глажу и пытаюсь кормить молодой морковкой. Остро пахнет сушеной люцерной. Я наклоняюсь к зайчишке и целую его в макушку: « Я тебя никому в обиду не дам!»

Утро. И чудится мне солнечный апрельский день. Буйное цветение вишен. Мы с тобой в старом парке, на Колесе Обозрения. Мир вокруг – прекрасен и свеж, как роса поутру. Мы поднимаемся вверх, и вот мы уже одни в небесах, а под нами – весь город, и люди кажутся такими маленькими! Ты обхватываешь меня своими сильными руками и впервые меня целуешь: «Посмотри! Весь этот мир – только мы, мы – одни на этом Колесе и мы счастливы!»

Середина лета. Полдень. На нашей даче малины видимо-невидимо. Я собираю ее в туески, вдыхая сладкий, словно свежесваренное варенье, малиновый аромат. Сыну пять месяцев, и он спит в коляске под грушей, укрытый от мошек старенькой тюлевой занавеской. Грудь уже распирает от прибывшего молока – время кормить ребенка – и я чувствую, как оно теплой струйкой стекает по моему животу…

Середина осени… Поутру дождь умыл золотые листья кленов, и они тихо осыпаются на дорожки вечернего парка. Сын закончил МГУ, женился на прекрасной девушке и живет уже давно в другом городе. Я счастлива, что он счастлив. Неспешно иду с работы. Дома – муж. Он встретит меня сегодня по-особенному – самостоятельно испеченным пирогом. Сегодня 35 лет, как мы вместе.

Ночь. И чудится мне – кругом зима и холод, и ветер, леденящий своим дыханием окоченевшие и без того ветви деревьев. Что там – за последней чертой? И все, что я оставляю за своими плечами, тает подобно ночному сну. Я слышу гул ветров и вижу Улыбку Вещего… И мне не страшно, ибо знаю наперед – смерти нет. Есть лишь вечное Возрождение.

И вот уж вновь я рядом с отцом, у меня в руках серый комочек жизни, я его глажу, целую в макушку и весело смеюсь… А бубен гремит в ночи, и от каждого удара его рождаются новые М иры, вплетающиеся в Великое Коло. И я живу этим Миром и знаю уже, что сама есть и Земля, и Небо, и Лето, и Зима, и Утро, и Вечер – все то, что было рождено когда-то на заре Мироздания – от звуков удара в бубен…

На каждое действие есть противодействие. Для каждой причины есть следствие…

В народных русских преданиях и сказках, в обереговых заклятьях, уцелело воспоминание о древнем родовом духе-хранителе, духе предков (Чур-Щур-Пращур), соблюдающем Поконы и границы.

У каждого хозяина был свой Чур-Бог-Дух, оберегающий границы его поземельных владений. На местах своих участков насыпались земляные бугры, огороженные частоколом. Так создавалось понятие поземельной собственности: жилище и поле облегала порубежная полоса, которая считалась неприкосновенной, и никто не вправе был ее переступать. Межа между владениями была священна: межевые чуры-столбы были вещественными значениями собственности. И если кто отваживался нарушить покон владения, то подвергался со стороны общины жестокой каре как святотатствующий. В древности про такого человека говорили, что он «татя» – его дом исчезнет, его племя угаснет, Земля не будет приносить ему плодов, град, ржа и небесные молнии истребят его жатвы, члены его покроются язвами и иссохнут.