– И потом он вылечился?

– Не совсем, – поправила Амисалла, – я не уезжала из ущелий, пока не привела его в порядок, это длилось полгода. Мне позволили не ходить в пансион, но я должна была присылать с почтой свои работы… Я не знаю, как у меня получилось сделать то, что я сделала, я почувствовала… и… всё. Теперь этот мальчик не так здоров, как остальные дети его возраста, но у него намного больше сил, он ходит, он быстро набирает вес и растёт, а ведь он выглядел как четырёхлетний ребёнок, когда я начала лечить его… – помедлив, Амисалла взглянула на Сомера и промолвила: – Вот тогда я точно поняла, что хочу быть врачом.

– А остальные Ваши больные? Как Вы нашли их?

– Я никого не находила сама. Отец того мальчика написал обо мне в газету, так я стала известной сначала в ущельях, а потом и у себя, в Филисоте, мой адрес выяснили многие больные и стали приходить. Я никогда не отказывалась помочь.

– Вы родились в Филисоте?

– Да, – Амисалла улыбнулась, – Вы там когда-нибудь бывали?

– Нет… – с отголоском сожаления ответил Сомер, – но всегда хотел; говорят, там превосходные виды на море. И это очень развитый город… почему Вы уехали оттуда?

– Местные врачи сказали, что… – стыдливо покраснев, Амисалла едва выдавила: – Что они сами не могут того, что умею я… Они посоветовали мне обратиться к вам, в Империю… Потому я приехала. – Она опустила взгляд на свои сплетённые пальцы и поспешно поинтересовалась у Сомера, пока он не принялся вновь расспрашивать её о ней самой: – Господин Мо, Вы ведь тоже собираетесь держать экзамен на медика. Почему?

– Наверное, потому, что это довольно интересно, – задумчиво промолвил Сомер, – практика меня не привлекает, я нахожусь при дворе, у меня не будет времени… А лечить других придворных, зная их характер…

– Вы странный, – усмехнулась Амисалла, – что делаете такие различия.

– Леди, – весело подмигнул ей Сомер, – странно не делать таких различий… Но Вы ещё ничего не знаете о дворе.

Сомер и Амисалла просидели в гостиной, разговаривая, пока не приехал Биркан и не вытребовал Амисаллу к себе в помощь. Но она не могла сконцентрироваться и часто ловила себя на том, что рассеянно улыбается над его словами.

– Амисалла, – подняв голову от бумаг, требовательно спросил Биркан, – кто этот человек?

– Это? – встрепенувшись, Амисалла с облегчением рассмеялась: – Это Сомер Мо, он приехал сюда, чтобы познакомиться со мной! Видишь, в Империи меня тоже знают… Это очень неожиданно…

– Для меня это тоже неожиданно, – сухо согласился Биркан и медленно обмакнул остро заточенный кончик пера в чернильницу. – Я надеюсь, что ты была благоразумна и не сказала ничего лишнего.

– Биркан, о чём ты? – возмутилась Амисалла. – Что значит: «ничего лишнего»?

– Сомер Мо – человек придворного круга, что означает: не нашего круга, -не поднимая головы и почти не разжимая губ, промолвил Биркан, – возможно, он не слишком плох, но я всё же предупреждаю тебя: не рассказывай слишком много и не поддавайся первому впечатлению. Оно часто обманывает.

– Биркан… – простонала Амисалла, но послушно пробормотала: – Хорошо, я буду настороже.

Всю ночь она провела, почти не смыкая глаз и воображая, как Сомер приедет к ней завтра, как они устроятся друг напротив друга и вдоволь поговорят о медицине, о последних научных открытиях (Сомер не может не следить за наукой, если он действительно собирается стать врачом!); а потом, когда ему уже настанет время возвращаться в загадочный дворец к ногам неадекватного наследника, она расскажет ему о своём родном городе, о своём Филисоте, по которому тосковала почти так же сильно, как и по покинутой семье. Столица заслуженно звалась прекраснейшим городом, но её изящно изогнутые высокие крыши, обращённые коньками в виде оскалившихся львов к востоку, которые равномерно покрывались шелухой солнечного и лунного света, не вызывали в сердце короткой сладкой дрожи. Её шумные парки, машущие листьями, словно опахалами, тонкие древесные стволы в длинных парках, даже площади были разбиты в соответствии со строгими геометрическими правилами, и в безукоризненной красоте, чистоте и организованности не ощущалось отголосков души и сердца создателя. Даже когда кровавый закат обнимал Столицу, и налитые багровым цветом облака прокалывались островерхими шпилями дворцовых башен, город оставался всё так же безучастно восхитителен и отстранён от прочих мирских проблем. Филисот запомнился Амисалле совсем иным. Пусть на его ухабистых холмах дома, магазины и заводы бывали разбросаны в живописном беспорядке, они соединялись невидимой линией родства, и смена времён года и даже времени суток затрагивала каждый дом, каждую кривую, но широкую и удобную дорогу, каждое окошко в высокой башне важных правительственных учреждений. Амисалла часто просыпалась в светлые лунные ночи и, высовываясь из широкого окна, с тоской смотрела в небо, мерцающее серебряными звёздами, и вспоминала, как в это же время она могла бы сидеть в беседке во дворе родительского дома, касаться приятно знакомой шершавой поверхности круглого стола и вдыхать пьянящий аромат цветов в ухоженном цветнике матери. Глядя на непримиримо изломленные или чудно ровные здания Столицы, окружавшие её, она не могла не подумать без ностальгии о милых округлых формах Филисота, о том, как особенно раскладывался свет на радужный спектр в окнах и в озёрной глади…