– Я ж теперь на берегу, бляха-муха, – скажет стармех. – Сделал все, как собирался. С кораблятской жизнью покончил. С потаскухой своей развелся. Квартиру получил – в Долине Уюта, в новостройке.

– А девочку нашел, какую хотел?

– Да, где там! Вчера, бляха-муха, пошли с другом в ресторан. Выпили. Помню, что, вроде, познакомились с двумя какими-то лярвами, но дальше – полный провал. Проснулся утром дома. Входная дверь – настежь. Лежу на полу, бляха-муха, одетый в женское пальто на голое тело. Руку в карман сунул – там, ёксель-моксель, черные колготки. И все, бляха-муха! Ни хрена не помню. Хочу теперь дружбана найти – может, он что расскажет? Пошли, посидишь с нами?

– Нет, спасибо, – улыбнется в ответ Егор, – у меня еще дела.

К тому времени, когда шеф и Егор появились в Мурманске, традиционные породы рыб, которые столетиями составляли славу северных морей и основу поморского промысла, были уже практически полностью выловлены. Теперь вместо трески, сайды, пикши и палтуса стали ловить путассу и мойву. Эти породы, считавшиеся прежде сорными, представляли собой более низкое звено в пищевой цепочке, то есть именно ими кормились в свое время и треска, и сайда, и палтус.

Теперь охотиться на них стало некому, и рыбешки размножились в огромных количествах. Правда и зараженность паразитами в отсутствие хищников у них была огромная, особенно у путассу. Хищники ведь неповоротливую больную рыбу выедают в первую очередь.

Вкусовые качества этих пород тоже оставляли желать лучшего, но речь шла о том, чтобы хоть как-то накормить страну, и тут было не до изысков. Хотя, например, ту же путассу научились перемалывать, вспенивать с крахмалом и подкрашивать, сдабривать экстрактом крабовых панцирей и получать таким образом популярный деликатес под названием «крабовые палочки».

Мойва была повкуснее и поэтому вообще стала стратегическим продуктом. Из нее делали шпроты, пресервы, ее вялили и коптили, а совсем мелкую – пускали на костную муку, которую потом добавляли в комбикорм поросятам и курам. Мойва оказалась той палочкой-выручалочкой, которая заменила истребленные азово-черноморские кильку, тюльку и барабульку.

– Забодали с этой мойвой, – жаловался Егору в минуту откровения начальник «Севрыбпромразведки». – Сидишь в Москве на коллегии, а министр долбит и долбит: «Где мойва, где?» Знаешь, как хочется в рифму ответить!

Дело в том, что мойву удобнее всего ловить, когда она из северных районов Баренцева моря идет на нерест к югу, в норвежские фьорды. Во-первых, мойва тогда крупная и упитанная – молодежь на нерест не ходит, это дело взрослое. Во-вторых, она сбивается в огромные плотные косяки – свадьба все-таки! И, в-третьих, идя на нерест, мойва не питается, чтобы не отвлекаться от главного дела. Такую и есть приятно – целиком. Спинка у нее жирная, а кишечник – пустой, чистенький. Вот она и ценится. Особенно икряные самочки.

Время нереста известно. С декабря по апрель. Но вот дорогу мойва каждый год выбирает разную. Поэтому суда «Севрыбпромразведки» уже с ноября выстраивались в линию поперек возможных путей прохода рыбы и караулили. Как только передовые косяки мойвы натыкались на одно из них, сразу сообщалось всем флотам, и группа из ста сорока судов повисала над нескончаемой рыбной рекой и черпала из нее улов за уловом. Начиналась знаменитая «мойвенная путина».

Но бывали и досадные промахи. Иногда мойва просачивалась сквозь заслон поисковых кораблей, как песок сквозь пальцы. Как раз именно это случилось в прошедшую путину. Флот облавливал какие-то разрозненные косяки, а настоящей рыбы все не было и не было. И только, когда норвежские газеты сообщили о небывало массовом подходе мойвы на нерест к их побережью, стало ясно: проворонили. Рыба прошла очень узким коридором в необычном месте, попав как раз в зазор между двумя поисковыми судами. Хвост этой «рыбной кометы» отследили и обловили, но ее ядро, где собрались самые плотные косяки, увы – упустили. Путина была фактически сорвана.