– Это ведь можно и проверить! – попытался он оскалиться на меня угрожающе, но не впечатлил. – Что, если Каратели узнают о мастерской твоего папаши? А она ведь есть, я точно знаю, хоть и не нашел вход, пока ты дрыхла посте того, как я тебя хорошенько объезжал по ночам. И я знаю, знаю точно, что и отец раньше, и теперь ты делаешь эти свои обсидиановые штучки совсем не разрешенным способом!

– Сообщи! Вот только тогда и сама мастерская, и скит мигом горсткой пепла обернутся. И ты все равно останешься ни с чем!

Саймон с минуту злобно сопел, сверля меня в полутьме убийственным взглядом.

– Убери свое оружие. Давай разойдемся. – Дважды меня просить не надо было, и я тут же скользнула по стене из-под него, продолжая держать кинжал в вытянутой руке, а второй неловко возвращая на место одежду.

– Разойдемся, Элли, – повторил Саймон, отступая подальше. – Пока.

– Насовсем! – поправила я его и, отойдя на несколько шагов, сунула кинжал в карман и затянула шнурок на штанах так, что едва вздохнуть могла.

– Я от своего не отступаю, – огрызнулся Саймон, прижав пальцы к порезу на шее.

– А у меня ничего твоего и нет! – в тон ему ответила я и стала обходить его боком, почти прижимаясь к противоположной стене, так чтобы не выпускать из виду. – И никогда не будет!

– Бесплодная никчемная Элли! – выплюнул Саймон мне вслед, стремясь как всегда врезать в самое уязвимое. – Ты ведь только и пригодна что для удовольствия в постели и ценна знаниями своего отца! Даже Джон устал от твоей бесполезности под конец, знаешь ли. Устал и нашел себе нормальную бабу. У него ведь сын растет в ските Ладун. Уже четвертый год пошел.

Мне не было больно. Боль от подобного приходит лишь с осознанием, как от пореза беспощадно острым лезвием обсидиана по голым нервам. А мне сейчас было не до подобных ощущений.

– Врешь ты все, Саймон! – Я ускорила движение и уже ясно могла различить искаженное злобной гримасой лицо Илено.

– Если так, то зачем же Джон так часто ходил на восток последние месяцы, а, Элли? – безжалостно рассмеялся мужчина мне вдогонку. – С тобой он не видел будущего и оставался просто ради удобства и по привычке! Остался бы он жив, и через годик-другой привел вторую жену с ребенком в ваш скит.

Я развернулась и понеслась вперед, бесцеремонно отпихнув со своего пути Илено. Примчавшись на место, свернулась клубком, накрываясь с головой меховым одеялом. Я не буду думать! Не буду! Это ложь! Джон бы не стал… он бы не предал… он мне не лгал бы… Но… ведь правда в том, что в последние год-полтора перед смертью он действительно зачастил на восток. И именно из похода туда он приполз к нашему порогу весь истерзанный, истекающий кровью в последний раз.

О сне речи больше не шло, я просто лежала, свернувшись калачиком вокруг своей извечной боли, умоляя ее уняться, и держала глаза крепко закрытыми, запрещая думать о гадких словах Саймона снова и снова. Запрещая себе вспоминать детали, мельчайшие изменения в поведении, отношении Джона в последние месяцы нашей жизни. Запрещая находить себе все больше подтверждений, что сказанное его проклятым братом – правда. Но на самом деле уже знала, что будет. Я сама пойду на восток и найду тот самый скит Ладун. Весной или даже раньше. Найду и узнаю правду, или просто не смогу жить дальше. Хотя, и как жить, если окажется, что Саймон не солгал, я тоже не представляла. Стоило только допустить самый отблеск мысли, что Джон мог изменять мне, обманывать, причем не раз, не два, а на постоянной основе… что он, по сути, имел вторую семью и ребенка там… Моя боль из беспрестанно нудящей пустоты внутри обращалась топящим в себе пламенем. Я никогда почему-то не ревновала своего мужчину при жизни. Мне это и в голову не приходило. От него всегда на меня изливалось столько теплоты, страсти, чуткого внимания к любой мелочи, что и зародиться подобному было не из чего. А если это все было не только моим? Не только мне доставалось такое? И по уму бы не сверлить себе душу такими мыслями. Джон умер. Что было даже, то закончилось. Но, к сожалению, я-то до сих пор жила мыслями о нем. Я его оставила в своей жизни, не отпустила.