Выравнивая дыхание, скользнула рукой за пазуху, нащупывая плетеный кожаный шнур на шее, тогда как Саймон уже принялся сталкивать мои штаны вниз одной рукой. Не тратя время и силу на сопротивление, потянула шнурок и вытащила наружу крошечные ножны из тисненной кожи с обсидиановым кинжалом, размером не больше мизинца, но таким же безжалостно острым, как и его большие собратья. Этот для меня сделал папа, еще когда была ребенком, и я носила его, сколько себя помню, воспринимая как украшение или талисман. Хотя сейчас, наверное, это, скорее, оберег, который, надеюсь, выручит меня.

– Конечно, поможет, Элли! Я тебя сейчас так поимею, что ты стоять завтра не сможешь и только и думать будешь, как приползти ко мне и еще попросить! – самодовольно заворчал Саймон и, поняв, что я не сражаюсь с ним больше, стал по-настоящему ласкать меня.

Делать он это, надо сказать, всегда умел. Широкие ладони гладили и прижимались с идеальным давлением, ловкие опытные пальцы легко находили нужные чувствительные точки, губы и язык мягко терзали шею, скулу, уговаривая даже, а не заставляя повернуть лицо для поцелуя. Возможно, на кого-то неопытного, смущенного и подверженного его обаянию и красоте, это и оказало бы мощное воздействие, убеждая уступить. Но мое тело больше не реагировало на Саймона. Не в сексуальном плане уж точно. Он – насильник, а не просто нахальный соблазнитель, потерявший голову от страсти. И хочет он не только и не столько мое тело, сколько все, что я имею, включая и тайны, и наследие моего отца. Так что, пошел он!

Выудив кинжал из ножен, я захватила удобно крошечную рукоятку и, сжав зубы от отвращения, потерлась уже обнаженной задницей о стояк Саймона, отчего мужчина тут же застонал и стал нетерпеливо дергать собственные штаны.

– Вот так, сладкая Элли! – отрывисто захрипел он. – Я же знал, что ты меня хочешь, просто ломаешься. Сейчас будет хорошо, Элли. Сколько у тебя никого не было, а? Тугая будешь, небось, не протолкнуться. Всегда была тугая, а сейчас…

– Лицом к лицу! – собрав все самообладание, приказала я, обрывая отвратительный словесный поток. – Хочу видеть, кто меня трахает, Саймон.

– А ты властная похотливая сучка, Элли, и точно знаешь, чего хочешь, когда тебя разогреешь, – цинично хохотнул мужчина и, перестав вжимать меня своей тушей в стену, развернул.

И я мгновенно прижала клинок в его толстой шее, прямо там, где быстро колошматил от похоти его пульс. Пока плашмя, только чуточку взрезав кожу, чтобы дать понять, что я не шучу.

– Если ты дернешься, даже слишком глубоко вздохнешь, то убьешь сам себя, – прошипела я. – Истечешь кровью.

Обсидиановые грани остроты неимоверно, они наносят раны одним легким касанием, боль от которых настигает тебя лишь спустя несколько секунд. Ты уже видишь кровь, но осознаешь, что случилось, только позже.

– Убьешь меня, Элли, и сама сдохнешь. – Саймон замер, злобно уставившись на меня, боясь теперь и вздохнуть поглубже. – Каратели убийств не спускают, и им плевать на мотивы.

На самом деле я не знаю никого конкретного, кого бы наказали Черные за это. Но считать так было принято. А вот что ходу мне на Ярмарки больше не будет – факт. Но это сейчас не имеет значения.

– Даже если и так, тебе-то уже будет все равно, Саймон, – вложив в свой голос всю доступную мне сейчас беспечность и решимость загнанной в угол, чуть дернула рукой, не раня сильнее, только обещая.

– Ты чокнутая сука! – процедил гаденыш сквозь зубы, скривившись.

– Еще какая! А теперь слушай и запоминай! Твоей женой, неважно, какой по счету, я не буду. НИКОГДА. Сколько бы ты меня по углам ни зажимал, как бы ни расстарался, трахая. Встану, подотрусь, максимум за то, что неплохо обслужил, поблагодарю, но на этом все! Забудь про меня, мой скит, все чем владею. Это – мое и твоим никогда не будет.