ИНЕССА (подмигивая Магде). И гривой в небо, и ноздрями – в звезды.

МАГДА. Нет у нас неба. Потолок один.

ИНЕССА. Ага. Освежающий.

ЭЛЕОНОРА ЛАСКОВАЯ. Вы, оторвы, кончайте меня заговаривать. Потолок протекает, потому что урод ваш, карлик этот доморощенный, ничего делать не хочет. Сколько раз ему говорила, залатай крышу, наконец. А он хреначит только одеколон свой сутками и мазюльками стены изрисовывает.

ВИОЛА. Это не мазюльки. Тулуз прекрасные картины пишет.

ЭЛЕОНОРА ЛАСКОВАЯ. Это в безумии он Тулуз, а по жизни – Тимофейка. Держу из жалости.

ИНЕССА. Вы еще и благотворительница.

ЭЛЕОНОРА ЛАСКОВАЯ. Я ласковая просто.

МАГДА. Отпустили б вы нас, Элеонора. Ласковая. Мне еще на фабрику успеть. Сегодня моя смена.

ЭЛЕОНОРА ЛАСКОВАЯ. Твоя фабрика – здесь! А там так – хобби. Дань государству. Барщина, оброк. Короче, слушайте. Не будет ног – не будет денег. (Инессе.) Тушь, чтоб купила. (Любочке.) С тебя колготня. (Магде.) Ты растягивайся. Бери пример с Вилки. И вот еще что… Я – Ласковая, а у нас – «Мулен Руж». Ясно?!

МАГДА. Да, конечно. Руж. Только пенсия мне от фабрики пойдет.

ЭЛЕОНОРА ЛАСКОВАЯ. А на пенсии ты уже никому не нужна будешь! Работаем, девочки! Ра-бо-та-ем! Последний выход – и свободны! На западном фронте без перемен! (Идет к выходу.)

ИНЕССА (вслед). Сексус! Плексус! Нексус!

ЭЛЕОНОРА ЛАСКОВАЯ (разворачивается). А?

ИНЕССА. Я говорю, будем стараться! Без перемен!

Элеонора Ласковая выходит.

ИНЕССА (к остальным.) Она вообще колготки от чулок отличает?

Затемнение.

Опускается «фабричный» занавес с изображенным на нем оборудованием производственного цеха Краснознаменной шерстомойной фабрики им. А. И. Деникина.

Авансцена.

Производственный цех Краснознаменной шерстомойной фабрики им. А. И. Деникина.

Магда и Тулуз.

МАГДА (в бесформенном сером халате, в руках у неешвабра с тряпкой; она моет полы и разговаривает сама с собой). Как же меня это всё достало! Чтобы ничего, ничего в жизни… Мне скоро… Боже, даже про себя произнести не могу, сколько мне… нет, лучше не вслух – с ума сойду… Господи, как же пусто-то! Сплошная дыра в душе. Даже не дыра, а ведро ржавое. С водой мыльной. Только тряпку туда макать! И выкручивать ее, выкручивать. От грязи этой. Как же грязно-то! Не вышла, не родила… чёрт, даже стиралку до сих пор не купила. Даже телевизор до сих пор ламповый… Вот что у меня есть? (Застывает.) Ни-че-го. Ни-ко-го. Только хоронила всех и хоронила, хоронила и хоронила… Родителей не состарившихся, детей не родившихся, любовников не дозревших… (Моет полы.) А если б не хоронила, с другой стороны? (Вскидывает голову.) Чтобы сейчас имела? Стариков с пенсиями на лекарства? Детей на азотном комбинате, в ноль унюханных? Трясущихся любовников с проданным кинескопом?.. (Остервенело срывает тряпку со швабры, окунает ее в воду; вытаскивает, крепко выжимает, приподнимает на уровень глаз, разговаривает с тряпкой.) Вот ответь мне? Оно мне это всё надо? В мои за тридцать? К моим сорока? Что имеешь, что не имеешь. И так плохо, и так злокачественно. Вытащишь из ведра, отожмешь нас – серые и влажные, а опустишь – черные и мокрые. Один хрен получается. Как ни выкручивай. (Бросает тряпку на пол, заворачивает на щетке, рьяно водит шваброй.) А Элка эта – карга старая! Маши ей ногами – растягивайся. (Прекращает мыть, разворачивается в сторону предполагаемой двери, кричит.) А у меня до сих пор денег на духи французские нет! На помаду нормальную! Сумочку! На лифчик, наконец! С чашечками! Мягкими! А не с нашими алюминиевыми мисками! Дура я! И зачем я в этот «Мулен Руж» своими резинками подвязалась, зачем я повелась на эту авантюру дурацкую?!