– Хорошо, а развёлся-то зачем?

– Так мы и подходим постепенно к главной теме! Лиза-то моя строгих правил оказалась, до свадьбы – ни в какую! Ну, думаю, бриллиант попался, в наше время такое раз в жизни встречается, и то не у каждого.

Шатов задохнулся от хохота. Вдоволь насмеявшись, сказал:

– Прости, старик…

– Да пожалуйста! – добродушно ответил Стас. – Только зря смеялся, моя Лиза чиста оказалась, как слеза младенца! Как снег на горной вершине! Трудность в другом скрывалась… – он сделал паузу.

– Ну не томи.

– Ну… Во время этого… Ну сам понимаешь… Орала так, что стены тряслись. Мне в подъезд по утрам выходить стыдно было. И кусалась ещё так, что рубашку на пляже снять не мог… Ничего поделать с собой не могла.

– Во дела! – усмехнулся Марк.

– Мне после иной ночи не на работу, а в травмпункт ехать… То шею прокусит, то губа, как будто гопники отмудохали, то спина в клочья ногтями разодрана… А днём как ангел, шарфы мне вяжет, пироги печёт и рубашки наглаживает… Через полтора года совместной жизни перестала совсем собою заниматься, растолстела, обабилась, в платье я её стал видеть, только когда она на работу уходила, и знаешь, у меня дежавю появилось… Опять трикошка с носками шерстяными и сорочка ситцевая… как будто есть где-то магазин, специально для баб, которые замужем….

Знаменский залпом осушил стакан с соком.

– И ещё, знаешь, есть в мире сакральные вещи. Ну, к примеру роды. Никогда не понимал мудаков, которые тащатся в роддом поглазеть, как на свет появляются его дети! Ну не зря наши деды не допускались до этих процедур! Это дело сугубо женское, акушеров там… бабок повивальных… Не нужно нам это видеть! Или месячные. Я, конечно, понимаю, что муж и жена – люди близкие, но не хочу быть в курсе этих подробностей! Лиза была абсолютно противоположного мнения. Она, не стесняясь сообщала мне все тонкости своих календарных проблем, я знал все даты её походов к гинекологу, стоматологу, маммологу и прочим врачам.

Марк смотрел на Стаса, улыбаясь. Знаменский, казалось, читал его мысли, заворачивая их в интересные обороты и жизненные наблюдения, и выводы казались Шатову справедливыми и абсолютно логичными. Он давно уже смирился с тем, что быт съел живые родники, когда-то подпитывающие их с Викой отношения. Он думал о бесчисленных вечерах, когда он, придя с работы, заставал жену за домашними делами, плавно перетекающими в отход ко сну. О бесконечных дежурных и холодных поцелуях, в которых не было ни огонька, ни жизни.

– А может, просто трансформация? – медленно проговорил Марк.

– Что, прости? – Знаменский удивлённо уставился на него

– Я тоже бывает думаю над этим. И иногда мне кажется, что с течением времени чувства просто трансформируются, и конечно, ты не можешь всю свою жизнь танцевать со своей Кармен пасодобль…

– А хотелось бы, – усмехнулся Стас.

– Ну это понятно, но так не бывает. И мы вынуждены терпеть друг друга, да, терпеть, как это на первый взгляд дико и ни звучит. И семейная жизнь – это тоже своего рода работа. Работа, на которой нужно терпеть, уступать, прощать, отстаивать наконец.

– Ты как моя мама говоришь, – Знаменский налил ещё по одной.

– Наверное, умная женщина.

– Ага, невероятно умная! Тоже говорила, нужно прощать. Только я не смог, – Знаменский расхохотался, обнажив белые и большие зубы. – Все кончилось знаешь чем? Я чистил зубы утром, когда в ванную вошла Лиза, спустила штаны и села на унитаз. Она ещё при этом что-то говорила, но я уже не слушал, пена от зубной пасты капала мне на тапочки, а в полуметре от меня сидел и справлял малую нужду дипломированный искусствовед. – Стас оживлённо жестикулировал, и вся картина его семейного кораблекрушения предстала перед Марком во всей своей комичной красе. Они весело смеялись, потом подняли рюмки и Марк тостовал: