Вера потыркалась в поисках работы. Но нигде никто не требуется. Безработица, безысходность, безальтернативность, безденежье. В это время все было «без». И она осталась без всего. Как пешка на шахматной доске – их много, и их не жалко. Они служат для фона.

Вера пошла в соцзащиту за пособием матери-одиночки. Как всегда, в окошечко. Кассирша в окошке ей сказала:

– Денег нет.

– Как нет денег? – не поняла Вера.

– А так, не перечислило казначейство. Нет денег в стране.

– Когда будут? – Вера не понимала, что государство способно оставить ее без куска хлеба. – Завтра, послезавтра?

– Не знаю, узнавайте… – неопределенно сказала кассирша.

– Я должна узнавать то, чего никто не знает! – от бессилия Вера разозлилась и голос сбился. – Мне ребенка надо кормить, а не узнавать ходить.

Женщина в окошке пожала плечами.

В этот раз Вера ушла домой. Помощи ждать неоткуда. Родители недавно умерли, причем один за другим.

На следующий день Вера опять пошла в соцзащиту. Но уже не в окошко, а в кабинет, где сидели тетки на одно лицо – все толстые, с короткими засаленными волосами.

– Я насчет пособия, – произнесла Вера.

– Тут все насчет пособий, – ответила одна тетка в черном балахонистом платье и с золотыми зубами спереди. – Видите же, какая очередь.

– Как мать-одиночка, – выдавила Вера. Ей казалось, это самое существенное уточнение. У нее ребенок, и она одна. Должны же ей помочь.

Вера терпеть не могла это социальное определение. Она всегда считала, что если мать, то уже не одиночка.

– Мне не платят, – пояснила она в растерянности, как будто это неясно было.

– А сейчас никому не платят, – балахонистая тетка даже не хотела поднимать глаз, рылась в картотеке. Своими делами занималась. У нее таких много – всем не посочувствуешь. Тем более, как она может отвечать за все государство? Где она деньги возьмет? Не напечатает же.

– Мне ребенка кормить нечем, – сказала Вера не своим голосом, глухим и жалким.

– Ну нет в стране живых денег, понимаете? – объяснила тетка. Решила, что вполне доходчиво. Посмотрела на Веру и снова отвернулась.

– А нам с голоду умирать теперь? – Веру затрясло, голос задрожал, запрыгал, как сердечная линия кардиограммы.

– Вы где работаете?

– Нигде, меня сократили.

У Веры произошел взрыв внутри. И оттого, что она не умела требовать, угрожать, и вообще не знала, как себя вести, ее просто накрыла волна ненависти. Она задохнулась, ноздри вздулись. И в этот момент тетка сказала:

– Найдите другой заработок. Ничем я вам помочь не могу.

Лучше бы не говорила. Дальше все произошло неожиданно и быстро.

– А зачем ты здесь сидишь, старая сука! – закричала Вера, не владея собой, как будто в этой тетке было все государство. И с этими словами схватила тетку за шиворот. Хотела припечатать к столу, но вдруг почувствовала, какой засаленный и грязный этот шиворот. Вере стало противно до тошноты. Тетка как раз подскочила, и не по годам резво выбежала из кабинета с криком:

– Уберите эту ненормальную!

Вера обмякла и упала на деревянный, прошорканный толстым задом стул. Уткнулась в открытку под настольным стеклом: веселый заяц нес цветы кому-то на день рождения. Наверное, этой засаленной тетке. Вера брезгливо посмотрела на свою руку, которой хваталась за грязный воротник. Рука ей тоже казалась грязной.

Народ переполошился, другие бабенки забегали. Все было молниеносно. А Вере казалось – как в замедленной съемке. Она уже не чувствовала себя. Доносилась слова:

– Дура, истеричка, сумасшедшая… Пришла тут права качать…

Как будто речь не о ней, а она наблюдает со стороны: вот ее выводят из здания со словами «скажи спасибо, что милицию не вызвали, а то бы сидела сейчас в участке, ребенка бы забрали органы опеки».