Шамас глубокомысленно промолчал, глядя куда-то в сторону, словно бы старался понять, что же я такое сказала.

— И потом, — добавила я, — в вопросах воспитания и укрощения принцесс я разбираюсь еще меньше, чем в светских условностях.

— Боитесь, что вами будут вертеть, как хотят? — Шамас улыбнулся с каким-то оттенком хитрости.

— Очень, — призналась я.

Феликс так уж точно, и я не удивилась бы, если бы его племянница вдруг оказалась такой же — хитрой, насмешливой и избалованной.

— Не бойтесь, — сказал он. — Я не знаком с Амелией лично, куда уж мне, но я немало слышал о ее семье, пока жил... вы помните, где, — Шамас посмотрел на меня так, как смотрят на заговорщика, знающего твою особую тайну. — Так что если вы согласитесь задержаться на еще одну чашку кофе, я расскажу вам хорошую историю.

Я бросила вопросительный взгляд на Ренара, не зная, как поступить и сколько еще времени было у нас в распоряжении, и тот кивнул.

— Мы можем задержаться до темноты, господин Раферти, — сказал Ренар. — И даже чуть дольше, если вы разрешите нам одолжить у вас фонарь на обратную дорогу.

***

На гербе старшего сына Короля сиял, окруженный венком из дубовых листьев, золотой силуэт благородного оленя.

Олени преследовали Амелию с самого детства — не только на гербе, украшающем все, чем она владела. Их головы смотрели на Амелию стеклянными глазами со стен в охотничьем домике отца, где они с матерью как-то провели три невероятно скучных часа, потому что у Амелии разболелся живот и леди Катарине пришлось отказаться от наблюдений за охотой на лис. Олени украшали посуду и мебель, светильники и зеркала. Узор вышивки, похожий на оленьи рога, вился по вороту платья, которое Амелия получила на свой седьмой день рождения.

Ради такого ее привезли в Арли, в большой и светлый город, который казался Амелии почти сказочным, ослепительным и чужим. В Арли были реки и камень, стекло и мрамор, блеск зеркал и украшений, а еще там был Король и его Королева. И два их сына, два брата отца Амелии, принца Фредерика: у них обоих были такие же, как у Амелии и ее сестры, Кармиль, волосы цвета бледного золота.

Один из двух этих принцев бывал в Арморике и помнил принцесс. Он смотрел на Амелию, улыбаясь тепло и лукаво, говорил с ней, задавая вопросы и отвечая на те, которые задавала Амелия, будто бы рядом с ним была не маленькая девочка, только недавно научившаяся писать свое имя без клякс и ошибок, а кто-то равный и интересный.

Амелия не думала о нем как о ком-то взрослом, как о своем дядюшке.

Но и о Короле, живущем в прекрасном Дворце-на-Острове, она не думала, как о дедушке. Он был чужаком.

Холодным, недоступным, прекрасным чужаком, окруженным золотом, мрамором и бархатом. Впрочем, отец Амелии был точно так же далек от нее. Она не знала, правильно это или нет, да и не нужно было это знать: у Амелии была мать, у Амелии была Кармиль, у Амелии была добрая нянюшка, сказки и лес, окружавший их дом.

Красивый, глубокий, полный тайн лес. Парк вокруг Дворца был, конечно, тоже красив, но с лесом сравниться не мог. Амелия была рада уехать из города.

А потом однажды принца Фредерика не стало — нелепая, ужасная случайность, как говорили придворные дамы, прикрывая притворное изумление и жалость веерами. Охота, единственная страсть кронпринца, куда там власти или жене, забрала его жизнь так же, как он забирал жизнь оленей и лисиц, волков и фазанов.

И герб с золотым силуэтом оленя стал ничьим, потому что леди Катарина носила под сердцем дитя — последний подарок мужа и свою последнюю надежду стать если не женой, то матерью короля.