Жалкий, никчемный, неспособный ничего предложить, недокороль, недобог, недодьявол, недодруг, недолюбимый. Весь этот год он все больше и больше падал в бездну отчаяния, от осознания, что у него нет того, что ей нужно. И как бы он ни старался, он никак не может это изменить. Он проваливался то в фантазии, то в кошмары, просыпаясь в липком поту, рыдая в подушку от безысходности, и отшвыривая подальше пристающего мурчащего кота. В его жизни никогда не было смысла, а когда смысл замаячил на горизонте, почти достижимый, появилась и смутная мысль, что может быть жить в этом мире не так уж и плохо. Но горизонт так и оставался горизонтом, сколько до него ни бежать. Впрочем, единственное, что его все еще держало на плаву – это слабая ниточка надежды, что однажды все может быть иначе. Он хватался за эту ниточку, как за единственное спасение, за единственную причину.

Иногда бывали вполне сносные дни, в которые он мог даже улыбаться, оставаться спокойным, понимать, о чем говорят преподаватели, делать конспекты. А иногда на него накатывала волна цунами из отчаяния, безысходности, беспросветности. В такие дни он видел все как в тумане, сквозь непроизвольные образы, будто через толстое стекло, которое не пропускает ничего извне. В последнюю сессию он половину предметов уже не делал сам, она ему помогала. Конспектами, шпорами, словами. Он никогда в своей жизни не списывал и не брал у кого-то тетради, но теперь ему было уже плевать.

В один из безнадежных дней, когда небо казалось особенно черным, ровно, как и сердце, он спокойно оделся, тщательно повязав шарф и как обычно натянув перчатки на свитер. Застегнул молнию до подбородка, накинул капюшон поверх шапки, туго зашнуровал ботинки и вышел на улицу. Это был морозный вечер, щепало щеки, а на шарфе оседал иней из-за дыхания. Он все шел и шел, очень долго, может быть час, а может быть все три. Мимо мелькали здания, люди, машины, заснеженные деревья, и снова люди и снова машины. Чужой мир, странный мир был повсюду. Так зачем ему оставаться в этом мире? Он сам не понял, как и когда оказался на мосту. Здесь было шумно и ветрено. Он дошел до середины, встречные фары слепили глаза, ветер дул в лицо, и из-за этого потекли слезы, как бы он ни щурился. На середине он повернулся, на него смотрела черная бездна ледяной реки. Может быть, именно там, в этой бездне ему и место? Такому же темному, холодному, непонятному. Его притягивала эта пустота, слегка поблескивающая серебряным снегом из-за огней города.

Пустота… По всему телу разлилась, заполнила, черная дыра, которой все мало. Все, что у него есть никому не нужно. Все, кто он есть, ничего не значит. Он взялся рукой за ржавый много раз крашенный поручень, схватил его крепко, подтянулся, перебросил ноги и сел на перила. Всего миг, всего одно движение, и этого будет достаточно. Внизу крепкий лед, который закончит все то, что ему невыносимо. Сидеть на перилах тонко, больно и холодно. Ему уже давно холодно, только заметил почему-то сейчас. Какая-то машина сзади проехала и засигналила, какая-то остановилась, кто-то что-то говорит и идет сюда. Это последнее, что он хочет, говорить с кем-то, обращать на себя внимание. Перед глазами туман, сердце бешено бьется, всего один миг и все закончится, нужно только отпустить, разжать пальцы. И он отпускает. Слегка отталкивается ногой и летит вниз. А потом все заканчивается и пустота.

Он очнулся стоя посередине моста, держась одной рукой за ржавый много раз крашенный поручень. Нужно только подтянуться. Почему он этого не делает? Почему он не может этого сделать? Тонкая, почти прозрачная ниточка надежды, что может быть все будет иначе, тянет его назад, и не дает сделать следующее движение. Только убедиться, нужно только убедиться, что эта ниточка существует, что она правда есть. Он трясущимися пальцами достает телефон и набирает номер.