Послышалось завывание сирены машины скорой помощи. Бабахая ржавеющими боками, старая «Газель» тряслась на ухабах узкой грунтовой дороги парка.

– Сюда! К нам, – рыжий поднял руку и подпрыгнул, громко хрипя, – сюда!

– За что мне такое наказание, Господи? За что мне эта смерь? Ребёнка этого, мальчика невинного, за что ты мне послал? Что у тебя там, в твоих планах изменится? Что тебе даст эта глупая смерть ангела? Господи, что? Это ж ребёнок был, невинный, безгрешный, ангел! А ты его так… – колотя мозолистыми ладонями честного работяги по своим коленям и бугру земли между ног, рыдал Андрюха.

– Господь-то причём? – в сердцах махнул рукой черноволосый.

Андрюха молотил себя по лбу, шее, щекам:

– Сколько можно к себе детей забирать, Господи? Ты Афганом не насытился, да? Не успокоился? Сколько ты у меня там пацанов забрал, помнишь? Помнишь? А сейчас? Этого – за что? Как я жить должен, чтобы забыть вот это вот? Как я должен жить?

– Ты, солдат, хватит слёзы пускать, нечего тебе, как бабе. А Господь сам всё уразумеет, Бог он не дурак… – рыжий мужик поцеловал пальцы, перекрестился, закатив глаза, что-то быстро забормотав вполголоса.

– Ты, ты лучше, ты меня забери, да оставь детей в покое! Слышишь, Господи? Я же с Афгана пятнадцать лет назад вышел! Пятнадцать! А ты всё преследуешь меня, – выл Андрюха, прильнув щекой к земле. – Слышишь, ты?

– Слезами горю не поможешь, – черноволосый знающе почесал подбородок. – И время – не лечит!

– Войны больше нет! Понятно, да? Давно её нет! Зачем вы её мне возвращаете? За что? Для чего? Сволочи, кто… назад… давай… назад в Афган…

Подъехала скорая. Из кабины лихо выскочила фельдшер – девушка в белом халате с квадратным серым чемоданчиком с потёртыми боками. Кинулась к мальчику. Поискала пульс сначала на шее, потом на запястье. Не нашла. Ругнулась негромко, открыла чемоданчик, достала что-то.

Я отвернулся.

Рыжий, закончив свои скомканные молитвы, помог Андрюхе подняться на ноги, похлопал его по спине, накинул футболку.

– Искусственное дыхание делали? – нервно вздрогнула в нашу сторону фельдшер.

– Делали, – преданно заглянул ей в глаза черноволосый.

– Уверены, что правильно делали?

– Уверены… Я – «афганец»… то есть, я в Афганистане служил… Служил, делал… неоднократно… к сожалению…

Из кабины «Газели» вылез водитель. Пожилой узкоглазый татарин, за годы работы на машине скорой помощи повидавший всякое, он спокойно поглядел на мальчишку, дёрнул разболтанную ручку кузова, скрипнул раздолбанной дверцей:

– Мужики, щаво зыркаете? Доставайте носилки, айда!

Андрюха, блестя мокрыми от слёз глазами, но с чистым, проникнутым силой духа лицом, вновь опустился на колени. Он аккуратно приподнял мальчика над землей. Я выдернул из кузова носилки и протолкнул под мальчишку. Десантник уложил потемневшее тельце утопленника на зелёный брезент. Водитель и рыжий взялись за ручки, подняли и втиснули носилки в машину.

– Мы поедем с вами, женщина! Можно нам, да?

– Езжайте, – отрешённо ответила фельдшер. Она заняла своё место рядом с водителем.

– Едем, мы – едем, – Андрюха неуклюже втолкнул меня в салон, сам присел рядом, но тут же подался вперёд, протянул руку рыжему. Тот вскарабкался в уже тронувшуюся с места машину, пристроился на полу у носилок, громко, с четвёртой попытки захлопнул дверцу.

Третий невольный очевидец происшествия, черноволосый, самый нетрезвый из компании бывших сослуживцев, пошатывался у кромки бассейна. Он молча смотрел на воду, и на отъезжающую машину даже не взглянул.

– Ты, начальник, быстрее, давай, – вежливо и, одновременно, строго обращаясь к седовласому водителю, фельдшер быстро барабанила пальцами по лобовому стеклу неотложки, выдавая свою нервозность.