— Схожу. Говори, куда.

— В Залесье.

— А поконретнее. Мне что-то влом по всему твоему Залесью за ним бегать.

— Бегать не будешь, он сам придёт.

— Ой ли! С чего ему не пойми к кому-то приходить?

— Из любопытства. Он у меня мальчик любознательный. Ему всегда были интересны лохи, которые сами в пасть лезут.

— Считай, презентация удалась. И я забоялся, ага. Так как его найти?

— Зайдёшь в Залесье, спросишь Тодора. И молись потом, чтобы у него было хорошее настроение.

— Ой-ой, я уже делаю в штанишки! У кого-то такой крутой сынок!

— Знаешь, почему мы с ним редко видимся? В последний раз, когда пересеклись, он пытался выдолбать мне глаз. Ложкой, — кивает на ту, что я кинул в топку, а он вытянул. — Было серьёзное испытание моих отцовских чувств.

— Тогда зачем ты отдал ему билет?

Карпыч пожимает тощими плечами.

— Сын же. Другого нет.

Ладно, будем решать проблемы по мере поступления.

— Говори, как в Залесье попасть.

— Пошли, — вон встаёт и бредёт к двери. — Да и берданку отдай. Чужака с оружием там пришьют сразу. А у меня охота на носу.

Стрелок из меня никакой, поэтому отдаю.

…На одинокой затерянной в заснеженных горах станции светит одинокий фонарь. Ветер злой, хочет содрать не только одежду, но и кожу от костей. Слова уносит, швыряет в нас лишь обрывки. Ни разговор — лай. Карпычивы наставления особенно.

И теперь мне его даже жаль.

Но поезд притормозит на две минуты — техническая стоянка. Нужно успеть скакануть в вагон. Там расплачусь: упёр две звезды, когда рылся в ящике. Они, по ходу, алмазные.

Довезут только до Рубежа. В Залесье поезда не ходят.

В Залесье никто не ходит, если хочет жить.

Я иду, потому что хочу.

Мне нужно попасть на «Харон». Это мой единственный шанс вернуться.

И уже когда прыгаю на подножку — проводника нет, ему зачем выходить? — Карпыч орёт:

— Эй, Серёга, передай Тодору… они забрали Барбоса. Слышишь, передай!

Ответить не успеваю. Поезд трогается, и дёргаю дверь и оказываюсь в пустоте вагона.

Больше никому, кроме меня, видать к Рубежу не надо.

За столиком боковушки двое мужиков в форме железнодорожников режутся в местное подобие домино. Карпыч как-то подбивал меня, но я не осилил.

Они оценивающе меня рассматривают.

— Здорово, мужик, — говорит один, помоложе, потягиваясь. — Каким ветром к нам?

— Попутным, — опускаюсь на сиденье напротив них. — У вас смотрю негусто пассажиров-то?

— Угу, — отзывается второй, полноватый, с добрым лицом и пышными усами. — Дураков нет. Прознали, что кашалоты совсем оборзели. Они нынче и ангелов не боятся. Впрочем, ангелы сюда вообще почти залетать перестали.

— Дерьмово оно, без ангелов.

— Не то слово. Того гляди и нас сожрут. Кашалоты эти.

— Страшные? — интересуюсь весело, подмигивая. Лучше сразу наладить контакт с попутчиками.

— А вот сам и узнаешь, — так же по-доброму отзывается усач. — Когда мы тобой расплатимся. Давай, Жека, тюкай его.

Боль обжигает затылок. Валюсь в бездну.

Приехал.

11. Глава 5. За право выбирать...

...резко сдвинутая штора, нестерпимый свет и командирский окрик: «Подъём!»

Женщина прямая, как корабельная мачта и такая же длинная, согнувшись под острым углом, рассматривает меня через пенсне.

Я, полная растрёпа, осоловело хлопаю глазами и судорожно пытаюсь сообразить: куда меня занесло и что происходит?

Накануне мне приснился жуткий сон про приют, похожий на бордель, дракона-инспектора, бога-живодёра и привлекательного незнакомца в чёрном. Он единственный нестрашный в том сне. Он — странный.

Кажется, он привёл меня в какой-то дом.

Меня там, вроде бы встретили, но не помню кто.

Помню ванну. Она подарила счастье, спокойствие и сон. Так бесцеремонно нарушенный теперь.