Да-да, я знаю эту историю. Что в период войны население трижды подчистую менялось. Но все же, сколько лет прошло? Может, хватит городу оставаться призраком? «Мерзость запустения», как любила говорить моя бабушка. Она входила ко мне в комнату без стука. Я боялся ее тогда до усрачки, отрывался от своих занятий, и всё тело у меня дубело, напрягалось. Ее кислый запах будто отрезал мне пути к отступлению. Тот факт, что она каждый день съедала по целой луковице с солью, держа ее как яблоко, теплоты ей не прибавлял. Так что, открывая рот, она мою волю подавляла окончательно. «Дружки эти твои об одном только думают. Коля вон с какой-то шалавой вчера прямо под окнами обжимался. Прости господи. И порнуху, небось, глядит целыми ночами. Тьфу! Мерзость запустения». Когда она уходила, я расслаблялся и первым делом открывал окно.

Она вычитала о «мерзости запустения» в Библии. Я в библейский смысл фразы не вдумывался ни тогда, в двенадцать лет, ни позже. Но видя заброшки в историческом центре и облезлые фасады, я полагал, что это как раз оно.