В день приезда, едва успев умыться в номере и перекусить в баре гостиницы, мы с мамой помчались в посольство Израиля на собеседование для получения визы. Выйдя из такси, прошли через калитку КПП с вооружёнными короткими автоматами гвардейцами в незнакомой черной форме. Те тщательно проверили документы, и я заметила, как их отношение к посетителям сразу сменилось с настороженно-прохладного, до приветливо-участливого. К нам подошла молодая женщина в такой же военной форме и в берете, из-под которого выбивался хвост черных как смоль волос. Она сказала мне что-то на незнакомом звучном языке, улыбаясь доброй улыбкой, и подкатила кресло-каталку. Я растерялась, покраснела и неуверенно ответила по-английски, что не понимаю. Тогда женщина на английском языке представилась помощником консула Израиля Соней Штейхель, и объяснила, что будет удобнее передвигаться по зданию в кресле-каталке. Я взглянула на мать и, не найдя английских слов, чтобы возразить, молча села в кресло, которое тут же покатил по пандусу к специальному лифту молодой гвардеец, шепнув на ухо, чтобы ничего не боялась. На верхнем этаже мы вышли из старинного лифта с коваными решётками-дверями, встретившись в сводчатом высоком коридоре с мраморными колоннами в стиле ампир с мамой и двумя мужчинами, одетыми в длиннополые чёрные сюртуки, чёрные брюки и маленькие чёрные шапочки на макушках, из-под которых на виски спадали длинные тонкие косички. Они тоже говорили на английском языке, пригласив посетителей в обставленный с хорошим вкусом кабинет, за огромным столом которого сидел пожилой еврей в такой же маленькой шапочке на макушке и с длинной седой бородой.

– Шолом-Алейхем! – приветствовал он всех вошедших.

– Шолом! – ответила я хозяину кабинета дрогнувшим голосом.

– Здравствуйте! – сказала мама, смутившись.

– И так, дамы и господа, мы собрались здесь, чтобы завершить процесс оформления поездки нашей молодой леди, – сказал мужчина на безукоризненном русском языке, ласково взглянув на меня. – Мисс Мария, Вы действительно хотите посетить государство Израиль, и уверены, что используете время визита только в целях лечения и туризма?

– Да, – осторожно ответила я, быстро взглянув в колючие черные глаза консула.

– И Вы можете обещать под гарантии доброго имени своих родителей, что не будете совершать каких-либо действий, нарушающих израильские законы?

– Да!

– Вы еврейка?

– Нет!

– Среди Ваших родных есть евреи? Может быть кто-то из родителей?

Вопрос был неожиданным. Я обернулась, недоуменно посмотрев на мать.

– Видите ли, – пришла она мне на помощь. – Моя мать была еврейкой. Она погибла в фашистском концлагере в Дахау, когда мне было четыре года.

Посол внимательно посмотрел на женщину.

– И Вы можете это доказать?

– Да, у меня есть справка, – с этими словами Анна Петровна вытащила из сумки пожелтевшую бумагу на английском языке, заверенную печатью.

Консул внимательно прочёл документ, потом показал помощникам, и они уважительно закивали головами.

– Интересно, как Вам удалось добыть эту бумагу? Насколько я знаю, власти Советского Союза выдавали узникам фашистских концлагерей, либо членам их семей документы совсем другого содержания…

Мама рассказала консулу, что отец мужа работал в Германии после войны и сотрудничал с американцами, восстанавливая мосты. Они-то и помогли найти бумаги, подтверждающие пребывание матери в концлагере в Дахау… и с памятью о маме.

– И Тимофей Егорович сотрудничал с КГБ? – вдруг спросил один из людей в черном сюртуке, все это время, стоявший за спиной Маши и мамы.

– Я не знаю. Он был военным инженером-строителем, – ответила мама, обернувшись.