Она пошла к машине, и я снова залюбовался её стройной фигуркой с гордо поднятой головой.

Ночью, несмотря на усталость, я долго не мог уснуть. Снова и снова проигрывал в уме каждую минуту прошедшего дня. Каждое событие и впечатление, казалось, навсегда отпечаталось в моей памяти. Всё, что я считал для себя важным ещё вчера, сейчас мне казалось каким-то наивным, детским и несерьёзным. У меня не было слов, объясняющих произошедшую перемену, но я каким-то подсознательным чувством ощущал себя теперь повзрослевшим человеком, несущим ответственность за свои слова и поступки. Из памяти всплывали до сих пор абстрактные для меня фразы из взрослых фильмов, нравоучения родителей и учителей, призывающие быть таковым, и сейчас они укладывались в моём понимании в естественные законы жизни и взаимоотношений людей. Я с удивлением думал о том, что, наверное, не смогу уже разговаривать со своими школьными товарищами на те, глуповатые темы, которые были интересны нам ещё весной, играть в игрушки, которые были естественны для пятиклассников. Мне почему-то сложно было вечером разговаривать по телефону с папой. Я как будто бы стеснялся обсуждать с ним темы игр и развлечений, которыми мы с ним планировали заняться после моего возвращения домой. Этой ночью я подводил черту под своим детством. Подумал, наверное, тоже впервые в жизни о том, что хорошее и полезное для кого-нибудь я мог бы сделать? Попробовал распланировать завтрашний день и обозначил для себя два важных события: пообщаться с Машей и её семьёй утром на пляже и попрощаться с ней после этого так, чтобы оставить у нас обоих позитивный настрой, чтобы потом, в Ростове встретиться с ней снова. Я готов уже был ждать этой следующей встречи сколько угодно, терпеть оставшиеся дни в лагере и даже сделать что-то, чего обычно делать не любил. Например, заняться спортом. Хорошо, что мои мысли не могли прочесть ни сестра, ни мама, а то бы обязательно придумали для меня что-нибудь этакое.

Потом начал вспоминать, когда и где я ещё встречал инвалидов без ног или рук. Это были второстепенные герои советских военных фильмов, которых показывали, как правило, мельком, и будто стесняясь заставлять зрителя смотреть на изувеченных людей. Сейчас я стал понимать, что это была позорная особенность советской идеологии: относиться к получившим такие травмы, как к людям второго сорта, отнимая у них право осознавать себя равными с другими, здоровыми людьми. «Инвалидов у нас нет!», – заявил один советский чиновник иностранным журналистам, оправдывая отсутствие оборудования для облегчения общения и передвижения людей в инвалидных колясках по Москве перед Олимпиадой. Советский человек должен быть совершенным! Таких совершенных людей показывали чуть ли не в каждом фильме. Интервью с ними показывали в «Новостях». О них пели песни и писали книги. Но в жизни мне нередко встречались и другие. С раннего детства запомнились случайные встречи с такими людьми на улицах города. Когда мы ходили на парад Победы, я видел близко-близко героев войны в парадных кителях с орденами и медалями. Среди них было немало инвалидов. Многие – на костылях, с аккуратно заправленными за пояс пустыми рукавами или подвернутыми штанинами – они шли нестройными рядами вместе с другими ветеранами, и мелодичный звон их медалей ещё долго слышался у меня в ушах. Другие, зачастую довольно молодые люди, встречавшиеся мне на центральных улицах города, бродили или сидели у стен зданий, выглядели как нищие, а возможно, и были таковыми, поскольку не могли заработать на жизнь, как здоровые люди, и вынуждены были просить милостыню на городских площадях и перекрёстках, чтобы не умереть с голоду. Я не мог спокойно смотреть на этих несчастных, людей со страшными деревяшками вместо ноги или табуреткой с колесиками вместо обеих ног. Меня пробирала дрожь не только от их вида, но и от вида деланного равнодушия прохожих, демонстративно отворачивающихся или начинающих смотреть прямо перед собой при виде их. Я тоже делал так, боясь посмотреть им в глаза, и теперь мне стало очень стыдно за этот нигилизм перед девушкой, которая мне так понравилась, и которая ни секунды не дала мне повода подумать о ней, как о неполноценном человеке. Я начал думать, смог бы я выдержать испытание, выпавшее на долю Маши. Не найдя ответа на этот вопрос, заснул беспокойным сном.