Поэтому воду я не боялась. Только вот нагота моего тела и близость оголенного Алексея смущала меня. Теперь я как бы стеснялась саму себя. Развитое тело Алексея вызывало зависть. Я замечала его смущенный взгляд, когда он рассматривал меня, и чувствовала, что нравлюсь ему. Легкое кружение охватывала мою голову, когда он смотрел мне не в глаза, а      ниже…

Мы с разбегу бросились в воду и поплыли. Далеко. О чем-то говорили, смеялись, брызгали друг на друга водой. Потом лежали прямо на песке и грелись на солнце. Опять купались. Алексей поймал краба и мы, словно маленькие дети, склонилась над ним, почти лицом к земле и с любопытством рассматривали его маленькие черные глаза-бусинки, длинные усы, заглядывали ему в рот, а он пятился от нас боком и норовил улизнуть в море и грозно помахивал клешнями. День прошел быстро и весело. Мы настолько сдружились, что, кажется, знали друг друга всю жизнь.

Вечером мама стала собираться в оперу и спросила      меня      строго:

– Маша, ты абсолютно уверена, что не хочешь ехать. Подумай хорошенько, ведь сегодня может решиться твоя судьба. Не будешь ли ты жалеть о своем отказе позже? – лицо ее было сурово, взгляд твердым.

На меня нахлынуло чувство страха перед этим Никитиным, но я уверенно ответила:

– Нет, не поеду ни за что на свете и никогда не пожалею о своем решении. – Придется мне сегодня отказать ему от твоего имени. Чего не вытерпишь ради дитя своего?

Она уехала в экипаже Николая Ивановича. Вид у нее был энергичный и боевой, будто она сама ехала на свое свидание и собиралась отказать своему жениху. А у нас получился прекрасный вечер. Мы опять ходили к морю смотреть закат, и опять, прощаясь с нами, солнце показало зеленый луч. Мы еще долго бродили босиком по воде, и когда уже стало почти темно и первые звезды поселились над морем, а луна загорелась над городом, Алексей взял меня за руку, как маленькую девочку, и, ощущая тепло его руки в своей ладони, я поняла, наверное, что этот человек мне дорог и что если такое чувство и называется любовью, то это любовь и есть. Я поняла, что люблю! Домой мы шли молча, сердца наши и души говорили без слов, общаясь через наши сплетенные руки. Когда мы прощались с ним в гостиной, он притянул меня слегка к себе, обняв за плечи, и поцеловал губы, заглянув мне в глаза до самого сердца, и быстро, не сказав ни слова, убежал наверх.

Возбужденная и счастливая я вошла к себе. Мама была уже дома и читала лежа на диване.

–

Ты, Маша, делаешь успехи, не успела мать отбиться от одного жениха, как ты вскружила голову другому.

Я ничего не ответила, потому что в ее словах не было упрека, а, скорее, какая-то радость. Лицо ее было добрым и ласковым. Я наклонилась поцеловать ее, но она мягко меня оттолкнула и сказала уже сурово:

– Ступай, ступай, спать пора.

Я заснула быстро и с чувством безмятежного счастья. Но ночью мне приснился дурной сон: Никитин забрался ко мне в комнату через окно, подошел к кровати, склонившись, стал внимательно рассматривать и, ехидно улыбаясь, проговорил: «У меня нефтяные скважины есть и теперь еще ты будешь, а Алексея твоего, чтобы не вставал на моем пути, я под землю упрячу, будет прикованный к вагонетке до скончания света уголь в шахте таскать, солнца не увидит боле» – и, рассмеявшись зло, стал протягивать ко мне руку, перхоть посыпалась с его головы прямо на меня и, к моему ужасу, из глазниц у него потекла кровь…

Я закричала во сне. И проснулась, наверное, потому что кричала. Осмотрела комнату. Тихо. Через открытое окно задувал свежий ветерок, покачивая шторы. Лунная дорожка стелилась до самой моей кровати. Я встала и подошла к окну, решив прикрыть его. Вдали виднелось море, луна нарисовала на нем дорогу, которая шла от самого горизонта и оканчивалась у меня в комнате. Я присела на подоконник, восхищаясь гармонией мира. Только кузнечик иногда нарушал величественную тишину и покой природы.