Эта была трудная зима. Память о ней осталась и всегда была с ним. Потом, когда всё закончилось, каждый взгляд в зеркало возвращал эту зиму.

Как-то вечером, возвращаясь в подвал, он наткнулся на группу бритых уродов с кастетами. Размахивая какими-то цветными тряпками и что-то неразборчивое крича, они окружили его. Первым же ударом ему сломали нос, вторым разорвали губу, кровь заливала лицо, враги казались красными и бесплотными, он бил кулаками воздух и не мог попасть в них. Краешком уходящего, чернеющего сознания он понял, что падать нельзя, это конец. Он бросился головой вперёд, продрался через кольцо и бежал изо всех сил несколько невыносимых задыхающихся долгих минут. Наконец он остановился и повалился лицом в обжигающий снег.

Следующий день был изматывающим, неподвижным, голодным, наполненным только болью и ненавистью, и снова болью. В сумерках, ртом хватая воздух, он с трудом вышел из подвала. Приближалась ещё одна кромешная ночь. Темнота наступала и только снег белел под неподвижным небом. В снегу лежал небольшой тёмный предмет. Он поднял его и поднес к глазам.

Это был старый грязный напильник. Ржавчина проступала, как кровь, и какие-то знаки были глубоко вырезаны на серо-чёрной шершавой поверхности, и словно углубление для большого пальца было вдавлено в сталь.

Он осмотрелся по сторонам. Что-то неуловимо поменялось в самом воздухе, в тишине вокруг и темнота стала другой. Неожиданно он почувствовал странное, смутное чувство, как будто изменился весь мир, в нём появились смысл и надежда. Боль пройдет и ночь не будет длиться вечно. Что-то необыкновенное было в этом куске стали, в этой единственной вещи, что-то скрывалось под её поверхностью.

Напильник не хотелось выпускать из рук, нужно было всё время держать его, сжимать, чувствуя, как стальная крепость передаётся пальцам, как рука становится тяжёлой и твёрдой. Взрослой, мужской рукой. И не было больше страха, огромный мир лежал рядом, и в этом мире можно было драться и побеждать.

Всю ночь боль не давала уснуть и холод вползал в подвал. Неясные мысли проступали из темноты. Только напильник тускло блестел на грязном бетонном полу.

Он взял напильник и стал обтачивать его об кирпич. Когда кирпич развалился, он взял другой обломок, потом нашёл острый камень, обломок трубы, ещё один…

Несколько месяцев он делал продолжение своей руки, своего защитника и кормильца. Ржавчина исчезла, стальной четырёхгранник через сотни медленных часов превратился в узкий тяжёлый нож, резавший фанеру, как папиросную бумагу.

Делая кормильца, он стал самим собой, бесценные качества были скрыты внутри и вдруг проявились: упорство, аккуратность, малочувствительность к раздражающим звукам извне, отсутствие мыслей, мешающих двигаться к цели. Он вышел с ножом на улицу, чувствуя себя непобедимым.

Потом были несколько дней неудачной охоты в чужом районе и вот наконец он заметил одного из тех бритых уродов. Тот был не один, проверку ножа пришлось отложить. Компания потыкала в домофон, вошла в подъезд, на втором этаже зажёгся свет, зашумели, затопали, заорали под музыку. Перед рассветом всё затихло. Он набрал трёхзначный код и поднялся на второй этаж. Полная тишина, только гудит треснувшая лампа над лестницей. Чувство уверенности и предвкушения. Чувство близкой добычи. Ни тени страха. Он не один.

Длинный, требовательный звонок. Ещё, ещё, ещё. Сначала – только пронзительный звук звонка, потом – шевеление и ругань за дверью. Спотыкающиеся шаги. Резко – в сторону от дверного глазка, не переставая звонить. Наконец урод с матюками вывалился на площадку, щурясь от тусклого света. В клочке шерсти над майкой застряли какие-то крошки.