Обнаружив новые обстоятельства, ректорат и администрация общежития (гордое название, обозначающее тёщу декана, восседающую в бардаке) указали студенту на улицу.

Сердобольные соседи по этажу налили ему напоследок водки и все проблемы стали несерьёзными. Но с неумолимостью настало утро, в котором он оказался без документов и чемодана. В котором единственным его капиталом было мерзкое ощущение помойки во рту и ещё тошноты от удара под дых, полученного от охранника, проводившего за проходную.

Начало зимы, продирающий холод, ни крыши, ни родных, ничего и никого. Холодная чужая страна. Непредставимо большое пространство, в котором некуда идти.

Юноша не избрал очевидный путь колоритного бомжа, собирающего у зевак мелочь на вечную дорогу домой. У юноши оказался ум и характер.

Глухими закоулками и дворами, долгими кругами он уходил дальше от центра города, обходя широкие проспекты, избегая полицейских. Недавно совсем в городе говорили о «деле мясников» – полицейских, распродававших бездомных на органы. Он не понял подробностей этого дела, но инстинктивно чувствовал опасность, исходящую от людей в форме, стоящих на перекрёстках и у станций метро или внезапно возникавших по двое-трое.

Вглядываясь в лица людей, он смутно понимал: его молодость и здоровье – это товары, имеющие цену, и могут быть отобраны у него более сильными. Дальше и дальше от больших шумных улиц, там водятся слишком крупные хищники.

Дальше от ярких проспектов, блеска и роскоши ночного города, от чистых кварталов, дорогих сияющих машин, сытых прохожих, надменных недоступных женщин. Дальше, к окраинам, не встречаясь ни с кем взглядом, пригнув голову, быстро, не останавливаясь. И ещё дальше от людей, мимо уродливых многоэтажек, мимо железных бочек с горящим мусором, у которых греются бездомные, мимо пустырей, через насыпи железнодорожных путей, стихийные свалки со стаями собак, заборы, трущобы, колючую проволоку, все эти лабиринты из камня, железа и плоти.

На глухой окраине он нашел заброшенный дом с чудом уцелевшими окнами. Доски и фанера вповалку лежали под ногами, рулоны утеплителя догнивали в подвале. Он соорудил себе лежбище и заполз в него до утра. На следующий день голод выгнал его во внешний мир.

Сильный и неутомимый, он присматривался и принюхивался ко всему, впитывая девственно чистым сознанием всё полезное для жизни. Он чувствовал себя молодой гиеной, ищущей добычу. И он обнаружил возможности. Они были повсюду.

Ему попадались лежащие на земле беспомощные пьяницы. Почти у каждого при себе была горсть мелочи или даже несколько смятых купюр. Они могли только мычать, едва шевеля слабыми руками, пока он их обшаривал.

У некоторых домов были установлены автоматы по продаже молока, обычного и шоколадного. Он отследил, когда из них забирали деньги. Потом ночью обошёл автоматы и забил тряпками щели, через которые высыпалась сдача. Покупатели, сунув купюру и получив бутылку, мелочи не дожидались. Она звенела внутри, но в лоток не высыпалась. Матернувшись и стукнув по автомату, они уходили восвояси. Подождав, можно было подходить, вытаскивать тряпку и собирать железные деньги.

В непроходимых дебрях спальных районов стояли ископаемые ларьки с водкой и шоколадками. За толстыми решётками день-деньской сидели сонные бабы-продавщицы. Наступал вечер, они закрывали ларьки, чтобы идти домой. Закрывали, поворачиваясь спиной. Однажды он решился, неожиданно выскочил сбоку и втолкнул продавщицу обратно, схватил за волосы, ткнул в решётку и ударил сверху. Потом схватил несколько бутылок, каких-то упаковок и убежал. А потом повторил то же самое ещё в трёх ларьках, уже не так торопясь.