Урсула бесшумно покидает кухню. Энни остается одна. Отец уже пускает слюни, по щеке течет струйка, на столе собирается лужица. Какой же он беззащитный! Можно просто взять подушку и… Нет, теперь все беды в прошлом, у нее появился защитник – Джо. Отец никогда больше не поднимет на нее руку.

Кара, 2017

Знаю, моя мать жива, – знаю, и все. Это необъяснимое, но твердое, глубокое чувство. Где-то там, в огромном, необъятном мире у меня есть мать, она не умерла. У меня нет ни доказательств, ни объяснений, помимо коробки со старыми открытками, чтобы настаивать на таком ошеломительном умозаключении. От одного того, что я об этом размышляю, бабочки у меня в животе вырастают в драконов и так бешено машут крыльями, что мне становится трудно дышать и приходится судорожно глотать ртом воздух. Лучше всего для описания того, что я чувствую, подходит радость – глубокая, неподдельная радость.

Чувство это, конечно, недолговечно. Завтрак, как всегда, – сплошь лужи и непонимание. Мне кажется, что папа хочет хлопьев, но он опрокидывает всю миску на стол – получается, я ошиблась. Я хватаю тряпку. На уборку уходит совсем немного времени, потому что я давно научилась не наливать ему слишком много. Предлагаю ему сухой завтрак «Витабикс», опять попадаю пальцем в небо, но ему надоедает капризничать, и вот он уже ест. Сейчас у него тот этап, когда он хочет есть сам, но получается так себе. Когда еда попадает к нему в ложку, он подносит ее ко рту, но большая часть остается у него на подбородке. В конце концов, разочарованный и голодный, он позволяет мне накормить его тем, что осталось в миске.

Мне надо поговорить с Майклом. Не успеваю об этом подумать, как уже не могу усидеть на месте. Я должна поведать ему о своем открытии. Женщина, которую я только что воскресила щелчком мышки, – это и его мать. И главное – открытие такое огромное, что одной мне с ним не совладать, а единственный, кто знает, каково мне, – мой брат. Бет расчувствовалась бы и сказала все правильные слова, чтобы меня поддержать, но где ей понять: ее-то мать не пробыла тридцать лет мертвой, прежде чем ожить! Нет, единственный, с кем я могу это обсудить, – Майкл.

Но как это сделать? Майкл в Лондоне. К нему не заскочишь просто так на чашечку кофе, а сделать это по телефону я не смогу. Надо видеть его лицо, оценить его реакцию. Побеседовать с глазу на глаз, чтобы у него не было возможности отмолчаться или, хуже того, бросить трубку. Ему не впервой прятать голову в песок из-за невозможности переварить новую информацию. Меня уже пожирает желание мчаться в Лондон, и я вскакиваю, готовая немедленно сорваться с места. Миссис Пи даже оглядывается от раковины, проверяя, что случилось, и молча отворачивается, убедившись, что все в порядке.

– Мне надо в Лондон, – объявляю я. – Сегодня же!

Стоило мне это выпалить, как на меня наваливаются непростые условия поездки. Такие путешествия требуют дней, а то и недель тщательного планирования. Я не могу оставить отца одного; однажды мы обсуждали с миссис Пи возможность ее переезда к нам, когда отцу потребуется усиленный уход, но с тех пор не поднимали эту тему.

– У меня кончился шелк, – объясняю я. – И другие ткани на исходе. Обычно я заказываю по интернету, но…

Я смущенно умолкаю. Даже мне самой это объяснение кажется неубедительным. Я шью свадебные наряды, на каждый уходят месяцы, а бывает, что и годы. Я человек организованный – по крайней мере, в том, что касается моей работы. У меня не случается ситуаций, когда что-то требуется срочно, вдруг. С миссис Пи лучше говорить начистоту. Лучше бы я прямо сказала, что должна потолковать с Майклом. Объяснять зачем не пришлось бы. Я уже готова сказать правду, но миссис Пи сама отворачивается от раковины и вытирает полотенцем руки.