– Кто у Базарного переулка на гоп-стоп мужика взял?
– Не слыхал! Вам лучше знать!
– Поговори мне еще. Кто вообще там толкается?
– Не знаю!
– Залетные, ворье, шпана – видел кого?
– Нет!
– Чапа, не зли меня…
– Ну «пять бараков». В ближнем к железке, на втором этаже, у Петровича его кореша из тюрячки уже неделю не просыхают. Их и спросите.
– Петрович – это Гвоздь?
– Он, буржуй… А больше ничего не знаю.
– Портфель или ручку увидишь – свистни. И не дай бог кто-то мне об этом скажет раньше тебя. Ты понимаешь?
– Да понимаю я. Отпустите уж! Мне голубями торговать надо…
Уже третьи сутки мы с Антиповым обшариваем прилегающие к Заводу территории, а также весь остальной район. Разговоры, разговоры. Такова работа угрозыска – ходить и спрашивать в надежде наткнуться на то, что ищешь.
И вламываться на малины и в притоны. Чем мы и займемся сейчас по информации Чапы.
Антипов взглянул на часы:
– Одиннадцать. Шкет сказал, они там весь день квасят. Пошли?
– Пошли, – кивнул я.
Бывают сумасшедшие дома, где кавардак и дичь. А бывают сумасшедшие дни, когда то же самое, что и в сумасшедших домах, – кавардак и дичь, но только на воле и плотно спрессовано по времени.
Вот сегодня и выдался такой день. Правда, я еще не представлял, насколько он сумасшедший.
– Тогда вперед, к «пяти баракам», – призывно махнул рукой Антипов, сейчас сильно напомнивший вождя мирового пролетариата на броневике – лысый, в кепке и рука указывает путь. Э, что-то меня не туда понесло. Хорошо, что партийные органы мысли пока не читают…
Этот город переполнен самыми разными звуками.
– Берем! Старье берем! Все берем! – требовательно кричит обходящий дворы татарин-старьевщик.
С другой стороны ему как-то уныло, будто из-под палки, нараспев вторит точильщик:
– Точу ножи, ножницы!
Во дворах стук и победные крики – это доминошники радостно колотят костяшками по врытым в землю дощатым столам, забивая козла.
Вечером то с одной, то с другой стороны зазвучат патефоны, а на танцплощадке в парке закрутятся фокстроты и танго.
– Ура! Падай, ты убит!
– У меня граната! Получи!
Это носятся после школы по улицам вездесущие пацаны с деревянными самодельными автоматами, играя в войну, – самые несчастные выступают за фашистов. Мальчишки побольше сражаются в ножички и пристенки.
Звон и стук долгожданного трамвая, отчаянные крики людей, которые с трудом утрамбовываются в него:
– Надави сильнее!
– Дышать не могу!
– А ты выдохни!
Обычная жизнь обычных московских закоулков и окраин. Наши охотничьи угодья.
Господи, вроде всего лишь одно отделение милиции, а на территории его обслуживания такое количество всяких закутков, злачных мест, жилых зданий. Это Москва в миниатюре. Здесь и деревянные единоличные строения. И добротные новые дома с горячей водой. И двухэтажные особняки со сквозными дворами, голубятнями, дровяными сараями и подвалами. И парк, и толкучки. И железнодорожная станция.
Вот и те самые «пять бараков», где живет пролетариат с Завода и примазавшиеся к нему. Дома кирпичные, добротные, бараками считаются потому, что там коридорная система – из конца в конец здания идет один коридор с множеством дверей. Один сортир на этаж, зато в теплом помещении, а не на улице. Плинтусы обиты медью, чтобы крысы не прогрызали дырки.
Мы останавливаемся перед одной из таких дверей. Прислушиваемся. Из-за нее доносится приглушенная и грустная мелодия Глена Миллера. Сменяется музыкой Дюка Эллингтона. Одно время было полно трофейных пластинок с этими музыкантами. Вот и тут крутят трофейные пластинки.
– Стиляги, – хмыкнул Антипов.
– Буржуазная культура, – поддакнул я.