Священнику не хотелось отпускать меня, и он начал меня уговаривать:

– Что тебе мешает и здесь молиться? Ведь дела у тебя никакого нет, кроме того, чтобы сидеть в часовне, а хлеб готовый у тебя есть. Пожалуй, там день и ночь молись; живи-ка, брат, с Богом! Ты способен и полезен для сего места, с приходя щими пустяков не болтаешь, а церкви Божией приносишь доход и собираешь верно. Это угод нее перед Богом, нежели твоя уединенная молит ва. Что тебе в уединении, с народом-то молиться еще веселее. Бог создал человека не для того, чтобы он одного себя только знал, но чтобы люди друг другу помогали, друг друга вели ко спасению, кто чем может. Посмотри-ка на святых и на вселенных учителей, они день и ночь хлопотали и пеклись о Церкви да и повсюду проповедовали, а не си дели в уединении и не скрывались от людей.

– Всякому, батюшка, свое Бог дает дарование; много было проповедников, много было и отшельников. Кто какую и к чему находил в себе наклонность, тот так и поступал и веровал, что Сам Бог указывал в этом ему спасительный путь. А как вы это мне рассудите, что многие из святых оставляли и сан святительский, настоятельский и священнический и убегали в уединенные пустыни, дабы не смущаться среди народа? Так преподобный Исаак Сирин бежал от своей епископской паствы, так преподобный Афанасий Афонский кинул свою многочисленную обитель, и именно потому, что те места были для них соблазнительные и что они истинно верили гласу Иисуса Христа: какая бо польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит? (Мф. 16, 26).

– Да ведь они были святые, – сказал священник.

– Если святые, – ответил я, – остерегались, чтобы не повредиться сообщением с людьми, то что же остается делать бессильному грешнику?

Наконец, простился я с этим добрым священни ком, и он с любовью проводил меня в путь.

Пройдя верст десять, я остановился ночевать в деревне. На сем ночлеге я увидел отчаянно больного мужика и советовал бывшим около не го, чтобы его причастить Святых Христовых Таин. Со гласились, и к утру послали за священником в приходское их село.

Я остался подождать, чтобы поклониться Святым Дарам и помолиться при сем великом Таинстве. Вышел на улицу, сел на зава линке да и дожидаюсь, чтобы встретить священ ника. Вдруг неожиданно с задворья выбегает ко мне та девица, которая маливалась в часовне.

– Как ты сюда попала? – спросил я.

– У нас назначено было быть рукобитью, чтобы выдать меня за раскольника, и я ушла.

При сем, поклонившись мне в ноги, начала говорить:

– Сде лай милость, возьми меня с собой и отведи в ка кой-нибудь женский монастырь; я не желаю за муж, буду жить в монастыре да творить Иисусову молитву. Тебя там послушают и меня примут.

– Помилуй, – сказал я, – куда мне тебя повести? Я в сей стороне ни одного женского монастыря не знаю, да и как я с тобой пойду, когда у тебя нет паспорта? Нигде тебя не примут, да и укрыться тебе нигде нельзя в нынешнее вре мя сейчас поймают да и пошлют по пересылке в свое место да еще накажут за бродяжничество. Иди лучше домой да молись Богу, а если не хо чешь в замужество, то притвори себе какую-нибудь немощь. Это называется спасительное притворство; так поступали святая матерь Климента и преподобная Марина, спасавшаяся в мужском мо настыре, и многие другие.

В сие время, когда мы сидели да рассуждали, увидели, что четыре мужика гонят на паре по до роге и прямо подскакали к нам. Схватили девку, посадили ее в телегу и с одним мужиком отпра вили, а трое связали мне руки и погнали меня об ратно в то село, где я летом жил. На все мои оправдания они только кричали: «Мы тебе, свято ша, дадим знать, как девок сманивать!» K вечеру привели меня в сельскую управу, заковали мне но ги в железо да посадили в тюрьму до утра, поку да соберутся судить. Священник, узнав, что я в тюрьме, пришел посетить меня; принес поужи нать, утешал меня и говорил, что заступится за меня и скажет, как духовный отец, что я не таких свойств, как о мне думают. Посидев со мной, он ушел.