– Мне рассказывала ваша домоправительница Наталья, что у вашего озера творится настоящая мистика: к Майе прилетают лебеди.

– Удивительно – но прилетают. 20 ноября, в день рождения Майи, когда мы были в Мюнхене, Наталья позвонила и сказала: «Майя, к вам лебеди прилетели. Я взяла бинокль и посчитала. Их было 16». Летом лебеди подплывают к Майе, и она их кормит с руки.

Жизнь Родиона и Майи – это адажио: два рыжих гения любви одни на берегу.

Он терпеть не может торжественных слов. Мировая знаменитость, Шемякин отвык от имени-отчества: «Зовите меня просто Миша». В его скульптуре под Нью-Йорком, около университета Хофстра, Платон беседует с Сократом. Петр Первый, одобренный королевской семьей, стоит в пригороде Лондона, в пяти минутах ходьбы от Гринвича. В Петре скульптор воплотил молодую мечту и надежду царя. Внутренняя лава самого художника никогда не застывает. Его лицо и руки в шрамах наших отечественных ударов. Из-за бешеного темпа жизни ему некогда сибаритствовать и стареть. Зато сколько он успевает сделать.

На этот раз в Москве он появился на одно мгновение. Мне позвонила Сара, близкая подруга и самоотверженная помощница Михаила Шемякина. Я страшно обрадовалась: не видела Мишу года два, а тут он в «Президент-отеле» и ждет меня… В вестибюле меня встретила Сара, а Миша остался в номере, где телевизионщики Первого канала снимали сюжет о песне Владимира Высоцкого «Очи черные». А вот и он. Мы обнялись. Шемякин еще не держал в руках мою книгу «Великие и ужасные», где среди других знаменитостей – большое интервью с ним. Он тут же прочел мой автограф: «Фантастически талантливому мастеру», – и, улыбаясь саркастически, заметил: «Ну уж это слишком. Но спасибо».

Нигде в мире не пострадали скульптуры Шемякина, а в Петербурге и Москве вандалы, возможно, провокационно и с чьего-то науськивания, разрушают творения Мастера. В столице, на Болотной площади, тщетно пытаются уберечь от бесчинства замечательную трагическую композицию «Дети – жертвы пороков взрослых». Подобный позор немыслим ни в одной цивилизованной стране. Этот жестокий вандализм больно ранит художника.

– Миша, вас редко видим в Москве. Устали от больших маршрутов?

– Удается приехать раз в год, да и то иногда. Трудны теперь не перелеты, хотя и они тяжелы, но проверки в связи с терроризмом. Пассажирам приходится переносить обыски, обязательное появление вблизи и около фигур с автоматами. В Штатах непременно обшаривают всех пассажиров. Овчарки обнюхивают. Бррр! Вспоминаешь с тоской то время, когда провожающим позволялось пройти чуть ли не к трапу самолета.

– В мире – и там, и здесь, и повсюду – многое изменилось. Что нас так принизило и напрягает?

– Ой, Наташенька! Как говорил Мефистофель в «Фаусте» Гете: «Из бочки вытекло. Осталась лишь бурда, и дело близится к финалу». (Смеется, как ночной гость Фауста.) Это он сказал о тех далеких, еще романтических временах. А что нам остается сказать о сегодняшних? Все идет, как говорится, по программе Божией.

– Жизнь действительно непредсказуема Хочется человеку в трудной ситуации опереться на что-то светлое – пусть на воспоминания о детстве, юности. Какая пора согревает вашу душу?

– Детство у меня было страшное. Не на эти детские видения я опираюсь, потому что мой отец к тому времени стал алкоголиком. Его гульба была для семьи тяжела. А если учесть, что он осознавал себя джигитом, то мое детство, к великому горю, было залито водкой и кровью. Если с нежностью что-то вспоминаю, так это юношеские годы, когда я покинул отчий дом. И приехал в Ленинград приобщаться к изобразительному искусству, знакомиться с мастерами. Мне радостно было начать самостоятельную жизнь вдали от шума и скандалов родителей. Я с радостью прикасался к азам искусства. Хотелось больше рисовать, много писать красками. Всегда вспоминаю с удовольствием бедные, но романтические года юности.